ТЫ  ОСТАЛАСЬ  В  НАРОДЕ  ЖИВАЯ…: Книга  о  Зое  Космодемьянской

Издание  осуществлено  по  заказу  Управления  по  делам  полиграфии  и  средствам  массовой  информации  Тамбовской  области

Составители:

Заслуженный  работник  культуры  РФ  Валентина  Дорожкина,

Заслуженный  работник  культуры  РФ  Иван  Овсянников

Фотографии  Алексея  и  Бориса  Ладыгиных,  Анатолия  Алексеева, а   также  из  фондов  Осиногаевского  и  Борщёвского  музеев

Тамбов,  ОГУП  «Тамбовполиграфиздат», 2003,  180  с

Предлагаемая  книга  «Ты  осталась  в  народе  живая…»  представляет  собой  сборник  статей  и  очерков  о  Герое  Советского  Союза  Зое  Анатольевне  Космодемьянской,  а  также  воспоминания  о  ней  её  боевых соратников.  В  сборник  включены очерки  П. Лидова  «Таня»  и  «Кто  была  Таня»,  В. Кожемяко  «Память  о  ней  нетленна»,  И. Овсянникова  «Покушение  на  подвиг»,  рассказ  О. Коротцева  о  «космическом  мемориале»  героев  Великой  Отечественной  войны.  О  создании  музеев  народной  героини  в  селах  Осиновые  Гаи  и  Борщёвка  рассказывают  их  бессменные  директора  С. Полянский  и  Л. Шебунова.

Кроме  того,  в  сборник  включены  фрагменты  из  книги  Л.Т. Космодемьянской  «Повесть  о  Зое  и  Шуре»,  отрывки  из  поэмы  Маргариты  Алигер  «Зоя»,  стихи  российских  авторов  об  отважной  партизанке.

Книга  богато  иллюстрирована  и  представляет  интерес  для  учителей,  студенческой  и  школьной  молодежи,  краеведов  и  всех,  кто  интересуется  историей  родного  края.

ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ЕЁ!

Жизнь её была короткой, но ясной и чистой, как стёклышко. Росла Зоя до шести лет в Осиновых Гаях у дедушки с бабушкой — Тимофея Семёновича и Мавры Михайловны. Росла, как и все деревенские ребя­тишки, мало чем от них отличаясь: скакала по улицам, до посинения ныряла и плавала в тихой Кашме, бегала по росистой траве, любила летние грозы. И осталось у неё от деревенского детства ощущение светлой и тёплой радости. Любила она ещё собирать цветы, хорошо в них разбиралась, знала их названия…

«Зоя росла бойкой и весёлой, — вспоминала много лет спустя её подруга детства Зоя Епихина. — Но бывало ино­гда и на неё тучка набежит…»

Такими словами она, наверное, хотела отметить ту особинку, которая отличала девочку от остальных свер­стниц. Да, ей совсем не были чужды ребячьи радости и затеи, но что-то и выделяло её из одногодков. Что же? Может, рано появившаяся сосредоточенность, углублен­ность в самою себя, незаурядность душевного мира? Она ведь рано, в шесть лет, научилась читать, с детства вела дневник. Летом пропалывала с бабушкой грядки, следи­ла за домашней живностью. Однажды с отцом ездила в луга за сеном. Подсохшая трава пахла пряно, от этого слегка кружилась голова. А может, она кружилась отто­го, что аккуратный возок на ухабах слегка покачивался, и она, запустив ручонку в разнотравье, изо всех сил удерживалась на его вершинке? Рядом был папа, с ним ничего не страшно. Только каждый раз, когда лошадка ускоряла ход, почему-то приятный холодок подкатывал к сердцу, которое начинало беспокойно трепыхаться.

Было ощущение счастья, не­объяснимой радости.

Скорее всего — от созерцания родных мест, от своего здоро­вья, оттого, что все родные вме­сте, и впереди вся жизнь — дол­гая и, конечно, интересная. Она очень рано почувствовала себя личностью. В 1936 году, приехав в Осиновые Гаи на лет­ние каникулы, Зоя запишет в своём дневнике: «Как здесь хо­рошо!»

Да, ей было хорошо на Тамбовщине.

Так   и   росла   маленькая, хрупкая, приветливая, довер­чивая   ясноглазая   девочка   с кроткой улыбкой, мечтавшая   стать писателем. И судьба подарила ей встречу с любимым ав­тором — Аркадием Гайдаром. Они отдыхали в одном подмосковном санатории и подружились.

А когда прощались, Аркадий Петрович подарил Зое свою только что вышедшую книгу «Чук и Гек». И написал на титульном листе своё понимание счастья. И оно совсем не расходилось с Зоиным по­ниманием, потому они и потянулись друг к другу — умудренный жизненным и боевым опытом популярный писатель и юная москов­ская школьница. Она, как и Гайдар, стремилась жить честно и сме­ло, ненавидела людей, которые ради выгоды и корысти могли отсту­пить от веры, от служения Отчизне.

Когда Зоя уезжала из санатория, Гайдар сказал её маме, Любови Тимофеевне: «Она у вас великолепно читает Гёте». Но она также хо­рошо читала и Маяковского. И ещё любила напевать бетховенскую «Песенку Клерхен», написанную опять же на слова  Гёте. Своим мел­ким ровным почерком она переписала в специальную тетрадочку по­нравившиеся строки:

Ах, если бы латы и шлем мне достать, Я стала б Отчизну свою защищать… Уж враг отступает пред нашим полком. Какое блаженство быть храбрым бойцом!

И когда над Родиной нависла чёрная зловещая тень фашизма, она не раздумывала, где ей нужно быть в это время. И только повто­ряла: «Какую землю топчут, какую землю!» Вместе с мамой шила мешки для фронта, рукавицы, шлемы, дежурила на чердаке и кры­ше, и готовилась попасть на фронт в любом качестве: медсестры, бойца, разведчицы, диверсанта…

Ах, если бы латы и шлем мне достать…

И достала! И ушла. Любовь Тимофеевна ничего не могла поде­лать, чтобы воспрепятствовать этому. Она знала характер Зои. И уже через четыре месяца после начала войны, Зоя была в воинской части, которой командовал герой испанской войны майор Артур Спрогис.

Что было дальше — известно каждому школьнику. 28 ноября 1941 года, выполняя боевое задание, она попала в лапы к фашистам. И не будем писать о тех нечеловеческих муках, которые выпали на её долю. Эти нелюди пытались сломить её. Но из этого ничего не вы­шло. То, что вынесла наша Зоя, ставит её в один ряд с великомуче­ницами первых веков христианства. Партизанка даже свою смерть подчинила борьбе с врагом. Её сила духа, её жертвенность подвига потрясли весь мир. «У любого человека с нормальной нравственнос­тью, — писал один из наших соотечественников, — образ этой девуш­ки может вызвать только благоговение и светлую скорбь».

Но нашлись люди с лакейскими перьями, которые попытались лишить общественного смысла жертвенный подвиг 18-летней мос­ковской школьницы, представив его никчёмным, никому не нуж­ным. И даже преступным. Они называли нашу Орлеанскую деву «орудием преступленья». Дескать, Космодемьянская нарушила международную конвенцию, которая запрещает поджигать дома мирных жителей. Стоит только удивляться тому, кто напечатал этот либеральный бред, бессовестный и циничный.

Самое поразительное заключается в том, что «писания» этих «гробокопателей» и «уточнителей» истории подозрительно иден­тичны текстам фашистских оккупационных листовок, которые  издавались немецкими спецслужбами в целях дискредитации парти­занского движения в годы Великой Отечественной. Да и лексика почти одна и та же. И это заставляет о многом задуматься. Разрушая национальное самосознание народа, его историческую память, эти господа тем самым демаскируют свои далеко идущие цели. Глумле­ние над нашими святынями, по мнению академика С. Кара-Мурзы, стало главным инструментом «социо-культурных реформ». А «на­сколько точен выбор объектов для глумления, — пишет учёный, — мне объяснили специалисты. Читал я лекцию в Бразилии перед об­ществом психологов и психоаналитиков. Тему они задали такую: «Технология разрушения культурных устоев в ходе перестройки». Я рассказывал факты, приводил выдержки из газет. А смысл слуша­тели понимали лучше меня. Особенно их заинтересовала кампания по дискредитации Зои Космодемьянской. Мне задали удивительно точные вопросы о том, кто была Зоя, какая была у неё семья, как она выглядела, в чём была суть её подвига. А потом объяснили, почему именно её образ надо было испоганить — ведь имелось множество других героинь. А дело в том, что она была мученицей, не имевшей в момент смерти утешения от воинского успеха (как, скажем, Лиза Чайкина). И народное сознание независимо от официальной пропа­ганды, именно её выбрало и включило в пантеон святых мучеников. И её образ, отделившись от реальной биографии, стал служить одной из опор самосознания нашего народа. И те, кто над этим образом глумились, стремились подрубить именно эту основу».

«Кем войдёт в историю Отечества Космодемьянская: символом, мифом, фетишем, легендой?» — совсем ещё недавно допытывались устроители неприличной дискуссии на страницах либеральных га­зет. Для нас, тамбовцев, ответ однозначен: она навеки останется в истории России русской Жанной д’Арк. Убедительно ответил лука­вым «вопрошателям» и просто банальным лжецам лауреат Государ­ственной и Международной премии имени М. Шолохова поэт Вален­тин Сорокин: «Ярославна плакала, ожидая князя, на стене каменно­го древнего Путивля, Авдотья рязаночка брата русского от ордын­цев защищать кинулась. А Зоя за вешний свет русский во тьму шаг­нула кромешную! За народ, за Отечество, за достоинство и свободу во тьму, в погибель шагнула она, и теперь — Светом Иисуса Осиянная, Зоя Святоликая, — молитва наша, надежда наша и песня горькая на­ша! »

…На Тамбовщине немало делается по увековечению памяти на­родной героини. В областном центре установлен прекрасный скульптурный портрет Зои, одна из улиц города названа её именем. На малой родине в селе Осиновые Гаи также воздвигнут памятник, ежегодно проводятся торжества в день её рождения, организуются спортивные соревнования, эстафеты, мотопробеги. Администрации области и Гавриловского района учредили премии в честь отважной землячки. Школьники пишут сочинения, поэты и композиторы со­здают песни и оратории о Зое. В сёлах Осиновые Гаи и Борщевке дей­ствуют школьные музеи семьи Космодемьянских. Один из совхозов области (ныне ТОО) назван именем Зои Космодемьянской.

Но давно уже не снимаются о ней фильмы, не издаются книги, в которых бы рассказывалось о подвиге вчерашней школьницы, этого «оленёнка с большими глазами» (Юлия Друнина), и только по-прежнему злобные наветы и инсинуации не иссякают и продолжают тиражироваться в газетах известного толка. Мы, составители этого сборника, издающегося по решению областной администрации, ре­шили собрать под одной обложкой наиболее существенные публика­ции разных лет, в которых бы Зоя предстала перед современным юным (и не только юным!) читателем без юбилейного глянца и идео­логического славословия. Недавно один из руководителей нашего областного управления образования, выступая на пленуме тамбов­ских журналистов, говорил о «бешеной любви к родине», которую якобы насаждало государство в советское время. Пусть эта злобная кривда останется на совести этого недалёкого деятеля. Но и она, эта кривда, подвигла нас на то, чтобы рассказать о Зое устами её матери, ее боевых соратников, тех журналистов, которые первыми сообщи­ли миру о невиданной силе человеческого духа, которую проявила в фашистском плену наша землячка. Да и одна ли она?! А молодогвар­дейцы! А Матросов! А Гастелло! А Лиля Озолина! А Вера Волошина! Несть им числа… Но ведь повернулся же у человека язык…

Пророческими оказались слова боевой подруги Зои Клавы Милорадовой, слава Богу, здравствующей, сказанные ею в те нелёгкие не­дели обороны Москвы: «Она многих ещё поднимет на борьбу, мно­гим осветит путь своим подвигом». И подняла, и осветила! Её гибель переплавилась в благородную ярость атакующих лав краснозвёзд­ных бойцов, в богатырскую силу наших танкистов и лётчиков, пи­савших перед боем на броне и фюзеляжах своих боевых машин  короткое, но призывное, как клич: «За Зою!» И никто ныне не ска­жет, во что можно оценить подвиг русской Орлеанской девы, сколь­ко дополнительно полков и дивизий он восполнил в тот критичес­кий момент, когда решалась судьба страны, а, может, и всего мира. Ведь коричневая чума поползла бы и дальше, заполонив всю плане­ту. По крайней мере, таков был замах обезумевших от безнаказанно­сти гитлеровцев. И вот против этой бесчеловечной громадины, в счи­танные дни и недели сокрушившей Европу, встала московская школьница, родившаяся и выросшая на Тамбовской земле.

«Смотрите, люди! — воскликнул в те январские дни 1942 года, когда мир узнал о Зое, народный артист РСФСР, один из основоположников советского кинематографа Александр Довженко. — Это Зоя Космодемь­янская. Смотрите, девушки, воины, дети, смотрите, господа междуна­родные политики! Вот идёт на смерть бессмертная среди оккупантов… Напишут книги, пропоются возвышенные стихи, и слава Зои перейдёт в века из рода в род как вдохновенье чистой нашей юности, которой все­гда цвела и будет процветать наша земля».

…Она вернулась на свою малую родину, в село Осиновые Гаи, где ей так хорошо дышалось, где она была так счастлива. Вернулась па­мятником, воздвигнутым на народные деньги. Скульптор Михаил Салычев, словно услышав слова Довженко, изобразил её «как вдох­новенье чистой нашей юности». С косынкой за плечами, словно бы стряхнув года, пришла Зоя в сельский сквер к своим односельчанам, чтобы теперь уже навеки остаться с ними. Пришла, «и вдруг среди сельчан окаменела», как поётся в песне Раисы Усенко. Но мы сохра­ним её в нашей памяти живой, чистой, нежной, прямодушной. Ведь недаром же имя её в переводе с греческого языка означает ЖИЗНЬ.

«Молитвенная память и вечная слава бессмертному подвигу великой дочери земли Тамбовской — Зои Космодемьянской, отдавшей бесценный дар — свою жизнь, за Великую Русь святую и её народ», — написал в кни­ге отзывов Осиногаевского музея десять лет назад архиепископ Тамбов­ский и Мичуринский Евгений.

Запомним эти слова.

Иван Овсянников.

Заслуженный работник культуры России,  лауреат премии имени Зои Космодемьянской.

ТАНЯ

В первых числах декабря 1941 года в Петрище­ве, близ города Вереи, немцы казнили восем­надцатилетнюю комсомолку-москвичку, назвав­шую себя Татьяной.

То было в дни наибольшей опасности для Моск­вы. Дачные места за Голицыном и Сходней стали местами боёв. Москва отбирала добровольцев-смельчаков и посылала их через фронт для помощи партизанским отрядам в их борьбе с противником в тылу. Вот тогда в Петрищеве кто-то перерезал все провода германского полевого телефона, а вскоре была уничтожена конюшня немецкой воинской ча­сти и в ней семнадцать лошадей. На следующий ве­чер партизан был пойман.

Из рассказов солдат петрищевские колхозники узнали обстоятельства поимки партизана. Он про­брался к важному военному объекту. На нём была шапка, меховая куртка, стеганые ватные штаны, валенки, а через плечо — сумка. Подойдя к объекту, человек сунул за пазуху наган, который держал в руке, достал из сумки бутылку с бензином, полил из неё и потом нагнулся, чтобы чиркнуть спичкой.

В этот момент часовой подкрался к нему и обхва­тил сзади руками. Партизану удалось оттолкнуть немца и выхватить револьвер, но выстрелить он не успел. Солдат выбил у него из рук оружие и поднял тревогу.

Партизан был отведен в избу, где жили офицеры, и тут только разглядели, что это — девушка, совсем юная, высокая, стройная, с боль­шими темными глазами и тёмны­ми стрижеными, зачесанными на­верх волосами.

Хозяевам дома было приказано выйти в кухню, но всё-таки они слышали, как офицер задавал Та­тьяне вопросы и как та быстро, без запинки отвечала: «нет», «не знаю», «не скажу», «нет», и как потом в воздухе засвистели рем­ни, и как стегали они по телу. Че­рез несколько минут молоденький офицерик выскочил оттуда в кух­ню, уткнул голову в ладони и про­сидел так до конца допроса, за­жмурив глаза и заткнув уши.

Хозяева    насчитали    двести ударов, но Татьяна не издала ни одного звука. А после опять от­вечала: «нет», «не скажу», толь­ко голос её звучал глуше, чем прежде.

После допроса Татьяну повели в избу Василия Александро­вича Кулика. На ней уже не было ни валенок, ни шапки, ни тёплой одежды. Она шла под конвоем в одной сорочке и труси­ках, ступая по снегу босыми ногами.

Когда её ввели в дом, хозяева при свете лампы увидели на лбу у неё большое иссиня-чёрное пятно и ссадины на ногах и руках.

Руки девушки были связаны сзади верёвкой. Губы её были искусаны в кровь и вздулись. Наверно, она кусала их, когда побоями от неё хотели добиться признания.

Она села на лавку. Немецкий часовой стоял у двери. С ним был ещё один солдат. Василий и Прасковья Кулик, лёжа на пе­чи, наблюдали за арестованной. Она сидела спокойно и непо­движно, потом попросила пить. Василий Кулик спустился с печи и подошёл было к кадушке с водой, но часовой оттолкнул его.

— Тоже хочешь палок? — злобно спросил он.

Солдаты, жившие в избе, окружили девушку и громко поте­шались над ней. Одни шпыняли её кулаками, другие подноси­ли к подбородку зажженные спички, а кто-то провёл по её спи­не пилой.

Натешившись, солдаты ушли спать. Часовой вскинул вин­товку на изготовку и велел Татьяне подняться и выйти из до­ма. Он шёл позади неё вдоль по улице, почти вплотную приста­вив штык к её спине, потом он крикнул: «Цурюк!» — и повёл девушку в обратную сторону. Босая, в одном белье, ходила она по снегу до тех пор, пока её мучитель сам не продрог и не ре­шил, что пора вернуться под тёплый кров.

Этот часовой караулил Татьяну с десяти часов вечера до двух часов ночи и через каждые полчаса-час выводил её на улицу на 15-20 минут. Наконец, изверг сменился. На пост встал новый часовой. Несчастной разрешил прилечь на лавку.

Улучив минутку, Прасковья Кулик заговорила с Татьяной.

—  Ты чья будешь? — спросила она.

—  А вам зачем это?

—  Сама-то откуда?

—  Я из Москвы.

—  Родители есть?

Девушка не ответила. Она пролежала до утра без движения, ничего не сказав более и даже не застонала, хотя её ноги были обморожены и не могли не причинять боли.

Никто не знает, спала она в эту ночь или нет, и о чём дума­ла она, окружённая злыми врагами.

Поутру солдаты начали строить посреди деревни виселицу.

Прасковья снова заговорила с девушкой:

—  Позавчера это ты была?

—  Я… Немцы сгорели?

—  Нет.

—  Жаль… А что сгорело?

—  Кони ихние сгорели. Сказывают — оружие сгорело…

В 10 часов утра пришли офицеры. Старший из них по-рус­ски спросил Татьяну:

—  Скажите, кто вы? Татьяна не ответила.

— Скажите, где находится Сталин?

— Сталин находится на своём посту, — ответила Та­тьяна. Продолжение допро­са хозяева дома не слышали — им велели выйти из ком­наты и впустили обратно, когда допрос был уже окон­чен.

Из комендатуры принес­ли   часть   Татьяниных   ве­щей: жакет, брюки, чулки. Шапка,  меховая  куртка  и валяные  сапоги  исчезли  —  их   успели   уже   поделить между собой  унтер-офице­ры. Тут же лежала её поход­ная сумка и в ней — бутылка с бензином, спички, патро­ны к нагану, сахар и соль. Татьяну одели, и хозяева помогали натягивать чулки на по­черневшие ноги. На грудь Татьяне повесили отобранную у неё бутылку с бензином и доску с надписью «Партизан». Так её вывели на площадь, где стояла виселица.

Место казни окружали десятеро конных с саблями наголо. Вокруг стояли больше сотни немецких солдат и несколько офицеров. Местным жителям было приказано собраться и при­сутствовать при казни, но их пришло немного, а некоторые, придя и постояв, потихоньку разошлись по домам, чтобы не быть свидетелями страшного зрелища.

Под спущенной с перекладины петлёй были поставлены один на другой два ящика из-под макарон. Татьяну приподня­ли, поставили на ящик и накинули на шею петлю. Один из офицеров стал наводить на виселицу объектив своего «кода­ка»: немцы — любители фотографировать казни и экзекуции. Комендант сделал солдатам, выполнявшим обязанность пала­чей, знак обождать.

Татьяна воспользовалась этим и, обращаясь к колхозницам и колхозникам, крикнула громким и чистым голосом:

—  Эй, товарищи! Чего смотрите невесело? Будьте смелее, бо­ритесь, бейте немцев, жгите, травите!

Стоявший рядом немец замахнулся и хотел то ли ударить её, то ли зажать ей рот, но она оттолкнула его руку и продол­жала:

— Мне не страшно умирать, товарищи. Это — счастье умереть  за свой народ…

Фотограф снял виселицу издали и вблизи и теперь пристра­ивался, чтобы сфотографировать её сбоку. Палачи беспокойно поглядывали на коменданта, и тот крикнул фотографу:

—  Скорее же!

Тогда Татьяна повернулась в сторону коменданта и, обраща­ясь к нему и к немецким солдатам, продолжала:

—  Вы меня сейчас повесите, но я не одна, нас двести милли­онов, всех не перевешаете. Вам отомстят за меня…

Русские люди, стоявшие на площади, плакали. Иные отвер­нулись, чтобы не видеть того, что должно сейчас произойти.

Палач потянул верёвку, и петля сдавила Танино горло. Но она обеими руками раздвинула петлю, приподнялась на нос­ках и крикнула, напрягая силы:

—  Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь! С нами Ста­лин! Сталин придёт!..

Палач упёрся кованым башмаком в ящик, и ящик заскри­пел по скользкому утоптанному снегу. Верхний ящик свалил­ся вниз и гулко стукнул оземь. Толпа отшатнулась. Раздался и замер чей-то вопль, и эхо повторило его на опушке леса…

Она умерла во вражьем плену на фашистской дыбе, ни еди­ным звуком не выдав своих страданий, не выдав своих товари­щей. Она приняла мученическую смерть, как героиня, как дочь великого народа, которого никому и никогда не сломить! Память о ней живёт вечно!

В ночь под Новый год перепившиеся фашисты окружили ви­селицу, стащили с повешенной одежду и гнусно надругались над телом. Оно висело посреди деревни ещё день, исколотое и изрезанное кинжалами, а вечером 1 января фашисты распоря­дились спилить виселицу. Староста кликнул людей, и они вы­долбили в мёрзлой земле яму в стороне от деревни.

Таню похоронили без почестей, за деревней, под плакучей березой, и вьюга завеяла могильный холмик.

А  вскоре  пришли те, для кого Таня в тёмные декабрьские ночи грудью пробивала дорогу на запад.
Остановившись для привала, бойцы приедут сюда, чтобы до земли поклониться её праху и сказать ей душевное русское спасибо. И отцу с матерью, породившим на свет и вырастив­шим героиню; и учителям, воспитавшим её; и товарищам, за­калившим её дух.
И немеркнущая слава разнесется о ней по всей советской земле, и миллионы людей будут с любовью думать о далёкой заснеженной могилке, и Сталин мысленно придёт к надгробию своей верной дочери.

Пётр Лидов.

«Правда», 27 января 1942 г.

КТО БЫЛА ТАНЯ

Указом Президиума Верховного Совета СССР ком­сомолке-партизанке Зое Космодемьянской по­смертно присвоено звание Героя Советского Союза.

О ее подвиге было рассказано в очерке «Таня», напе­чатанном в «Правде» 27 января этого года. Тогда еще не было известно, кто она. Ни на допросе, ни в разговоре с петрищевской крестьянкой Прасковьей Кулик девушка не назвала своего имени и лишь при встрече в лесу с од­ним из верейских партизан сказала, что ее зовут Таней. Но и здесь из предосторожности она скрывала свое на­стоящее имя.

Сейчас Московским комитетом комсомола установле­но, кто была эта девушка.

Это — Зоя Анатольевна Космодемьянская, ученица де­сятого класса школы № 201 Октябрьского района города Москвы.

Ей было восемнадцать лет. Она рано лишилась отца и жила с матерью Любовью Тимофеевной и братом Шури­ком близ Тимирязевского парка, в доме № 7 по Алексан­дровскому проезду.

Высокая, стройная, плечистая, с живыми темными глазами и черными, коротко остриженными волосами  —  таким рисуют друзья ее внешний облик. Зоя была задум­чива, впечатлительна, и часто вдруг густой румянец за­ливал ее смуглое лицо.

Мы слушаем рассказы ее школьных товарищей и учителей, читаем дневники, сочинения, записи, и одно поражает в ней всюду и неизменно: необычайное трудолюбие, настойчивость, упорство в достижении намеченной цели. Пе­ред уроками литературы она прочитывала множество книг и выпи­сывала понравившиеся места. Ей хуже давалась математика, и по­сле уроков она подолгу засиживалась над учебником алгебры, терпе­ливо разбирая каждую формулу до тех пор, пока не усваивала ее окончательно.

Зою избрали комсомольским групповым организатором в классе. Она предложила комсомольцам заняться обучением малограмотных домохозяек и с удивительным упорством добивалась, чтобы это на­чинание было доведено до конца. Ребята вначале охотно принялись за дело, но ходить нужно было далеко, и многие быстро остыли. Зоя болезненно переживала неудачу, она не могла понять, как можно от­ступить перед препятствием, изменить своему слову, долгу…

Русскую литературу и русскую историю Зоя любила горячо и проникновенно. Она была простой и доброй советской школьницей, хорошим товарищем и деятельной комсомолкой, но кроме мира сверстников, у нее был и другой мир — мир любимых героев отечест­венной литературы и отечественной истории.

Порой друзья упрекали Зою в некоторой замкнутости — это быва­ло тогда, когда ее целиком поглощала только что прочитанная кни­га. Тогда Зоя становилась рассеянной и нелюдимой, как бы уходя в круг образов, пленивших ее своей внутренней красотой.

Великое и героическое прошлое народа, запечатленное в книгах Пушкина, Гоголя, Толстого, Белинского, Тургенева, Чернышевско­го, Герцена, Некрасова, было постоянно перед мысленным взором Зои. Это прошлое питало ее, формировало ее характер. Оно опреде­лило ее чаяния и порывы, оно с неудержимой силой влекло ее на по­двиг за счастье своего народа.

Зоя переписывает в свою тетрадь целые страницы из «Войны и мира», ее классные работы об Илье Муромце и о Кутузове, написан­ные с большим чувством и глубиной, удостаиваются самой высокой оценки. Ее воображение пленяет трагический и жертвенный путь Чернышевского и Шевченко, она мечтает подобно им послужить святому народному делу.

Перед нами записная книжка, которую Зоя Космодемьянская ос­тавила в Москве, отправляясь в поход. Сюда она заносила то, что вы­читывала в книгах и что было созвучно ее душе. Приведем несколь­ко выписок, которые помогут нам понять Зою.

«…В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и ду­ша, и мысли» (Чехов).

«Быть коммунистом — значит дерзать, думать, хотеть, сметь» (Маяковский).

«Умри, но не давай поцелуя без любви» (Чернышевский).

«За десять французов я ни одного русского не дам» (Кутузов).

«Ах, если бы латы и шлем мне достать,

Я стала б Отчизну свою защищать…

Уж враг отступает пред нашим полком.

Какое блаженство быть храбрым бойцом!» (Гёте).

«Какая любвеобильность и гуманность в «Детях солнца» Горько­го!» — записывает она карандашом в свою памятную книжку. И да­лее: «Отелло» — борьба человека за высокие идеалы правды, мораль­ной чистоты, тема «Отелло» — победа настоящего большого челове­ческого чувства!»

С какой-то особенной, детской искренностью и теплотой пишет Зоя о тех, в ком воплощены горделивое вчера, бурливое сегодня и светлое завтра нашего народа, — об Ильиче, о Сталине.

В этих записях она вся — чистая помыслами и всегда стремящая­ся куда-то ввысь, к достижению лучших человеческих идеалов.

Июнь 1941 года. Последние экзамены. Зоя переходит в десятый класс, а через несколько дней начинается война. Зоя хочет стать бойцом, она уходит добровольцем в истребительный отряд.

Она прощается с матерью и говорит ей:

— Не плачь, родная. Вернусь героем или умру героем.

И вот Зоя в казарме, в большой и показавшейся ей суровой ком­нате, перед большим столом, за которым сидит командир отряда. Командир долго и испытующе вглядывается в ее лицо:

— Не боитесь?

— Нет, не боюсь.

— В лесу ночью одной ведь страшно?

— Нет, ничего.

— А если к немцам попадетесь, если пытать будут?

— Выдержу…

Ее уверенность подкупила командира, он принял Зою в отряд. Вот они, латы и шлем бойца, которые грезились Зое!

Семнадцатого ноября она послала матери последнее письмо: «До­рогая мама! Как ты сейчас живешь, как себя чувствуешь, не больна ли? Мама, если есть возможность, напиши хоть несколько строчек. Вернусь с задания, так приеду погостить домой. Твоя Зоя». А в свою книжечку занесла строку из «Гамлета»: «Прощай, прощай! И помни обо мне».

На другой день у деревни Обухово, близ Наро-Фоминска, с груп­пой комсомольцев-партизан Зоя перешла через линию фронта на за­нятую противником территорию.

Две недели они жили в лесах, ночью выполняли свое боевое зада­ние, а днем грелись в лесу у костра и спали, сидя на снегу и присло­нившись к стволу сосны. Иных утомили трудности похода, но Зоя ни разу не пожаловалась на лишения. Она переносила их стойко и гордо.

Пищи было запасено на пять дней. Ее растянули на пятнадцать, и последние сухари уже подходили к концу. Пора было возвращать­ся, но Зое казалось, что она сделала мало. Она решила остаться и проникнуть в Петрищево. Она сказала товарищам:

— Пусть я там погибну, зато десяток немцев уничтожу.

С Зоей пошли еще двое, но случилось так, что вскоре она осталась одна. Это не остановило ее. Одна провела две ночи в лесу, одна про­бралась в деревню к важному вражескому объекту и одна мужест­венно боролась против целой своры терзавших ее с безумной жесто­костью фашистов. И в эти последние часы ее, наверное, не покидали и окрыляли любимые образы героев и мучеников русского народа!

Как-то Зоя написала в своей школьной тетради об Илье Муромце: «Когда его одолевает злой нахвальщик, то сама земля русская вли­вает в него силы». В те роковые минуты словно сама родная, совет­ская земля дала Зое могучую, не девичью силу. Эту дивную силу с изумлением вынужден признать даже враг.

В наши руки попал унтер-офицер Карл Бейерлейн, присутство­вавший при пытках, которым подверг Зою командир 332-го пехот­ного полка 197-й немецкой дивизии подполковник Рюдерер. В сво­их показаниях гитлеровский унтер, стиснув зубы, написал:

«Маленькая героиня вашего народа осталась тверда. Она не зна­ла, что такое предательство… Она посинела от мороза, раны ее кро­воточили, но она не сказала ничего».

Зоя умерла на виселице с мыслью о Родине и с именем Сталина на устах. В смертный час она славила грядущую победу.

Тотчас после казни площадь опустела, и в этот день никто из жи­телей не выходил на улицу без крайней необходимости. Целый ме­сяц висело тело Зои, раскачиваемое ветром и осыпаемое снегом. Прекрасное лицо ее и после смерти сохранило свою свежесть и чис­тоту, и печать глубокого покоя лежала на нем. Те, кому нужно было пройти мимо, низко опускали голову и убыстряли шаг. Когда же че­рез деревню проходили немецкие части, тупые фрицы окружали ви­селицу и долго развлекались, тыкая в тело палками и раскатисто го­гоча. Потом они шли дальше, и в нескольких километрах их ждало новое развлечение: возле участковой больницы висели трупы двух повешенных немцами мальчиков.

Так шли они по оккупированной земле, утыканной виселицами, залитой кровью и вопиющей о мщении.

Немцы отступали поспешно и впопыхах не успели сжечь Петри­щево. Оно одно уцелело из всех окрестных сел. Живы свидетели кошмарного преступления гитлеровцев, сохранились места, связан­ные с подвигом Зои, сохранилась могила, где покоится ее прах.

И холм славы уже вырастает над этой едва приметной могилкой. Молва о храброй девушке-борце передается из уст в уста в освобож­денных от фашистов деревнях. Бойцы на фронте посвящают ей свои стихи и свои залпы по врагу. Память о ней вселяет в людей новые си­лы. «Нам, советским людям, — пишет в редакцию «Правды» сту­дент-историк, — много еще предстоит пережить. И если трудно при­дется, я прочту снова этот печальный рассказ и погляжу на прекрас­ное, мужественное лицо партизанки».

Лучезарный образ Зои Космодемьянской светит далеко вокруг. Своим подвигом она показала себя достойной тех, о ком читала, о ком мечтала, у кого училась жить.

Петр Лидов.

«Правда», 18 февраля 1942 г.

АРТУР СПРОГИС РАССКАЗАЛ…

Его называли «человеком из легенды». И не без основания. Он стал профессиональным разведчиком в… 14 лет, а в 16, по настоянию Ф. Дзержинского, зачислен курсантом Кремлевской школы командиров-пулеметчиков. Это он проводил через польскую границу Бориса Савинкова и сопровождал его до самого Минска. Воевал в Испании. С первых дней Великой Отечественной войны майор А. К. Спрогис — в действующей армии. Он становится одним из руководителей по ведению подрывной работы в тылу врага, назначается начальником разведывательной школы.

Интервью, которое взял у Артура Спрогиса в 1978 году журналист Валентин Лавров, было опубликовано спустя тринадцать лет, в декабре 1991 года в газете «Московский комсомолец»

—  Почему комиссия  отказала  Космодемь­янской, и первоначально ее не приняли в ваш отряд?

— Нам следовало набрать две тысячи добровольцев, а к кинотеатру «Колизей» (теперь в этом помещении театр «Современник») пришли три тысячи. Зоя была слишком юной, хрупкой и… красивой. Представьте: появляется такая в населенном пункте, занятом врагами. Естествен­но, у немцев сразу проснется интерес. В наши планы та­кое не входит. Но Зоя оказалась настойчивой — она оста­лась на ночь возле нашего кабинета. Твердо мне заявля­ет: «Хочу воевать за Родину».

Вздохнул я и зачислил в отряд Космодемьянскую.

—  Какой она была в отряде?

— Скажу честно, я не обращал на Зою внимание — кроме нее, помните, было еще две тысячи бойцов. В то время мы дислоцировались на нашей территории вблизи линии фрон­та. Второй переход ее для Зои стал последним…

— Про Петрищево писалось много, но ничего внятно­го не сказано о том, почему оно стало объектом повы­шенного стратегического внимания.

— В этой глухой деревушке, затерявшейся среди ле­сов, немцы расположили часть армейской радиоразвед­ки. Она перехватывала наши радиопереговоры, устраивала эфирные помехи. В те дни советское командование планировало мощное контр­наступление. Вот почему стало необходимым вывести вражескую станцию из строя — хотя бы на некоторое время.

— Теперь понятно, почему Петрищево охраняли геста­повцы.

— Охраняли надежно. Мы посылали несколько групп —  никто задания не выполнил, мы несли обидные потери. В ту зиму стояли лютые морозы,  выпал  глубокий  снег  —  местами  его  нанесло  по  пояс.  Все это осложняло нашу задачу. В очередную группу была включена Зоя. Но и теперь подступы к Петрищеву были пере­крытыми. Бойцы по пути следования уничтожали провода связи, установили на дорогах два десятка мин, командир дал приказ — воз­вращаться. Зоя наотрез отказалась:

— Пока задание не выполню — не вернусь. Я иду к Петрищеву. Командир был вынужден оставить в помощь Зое некоего Клочкова (сейчас кое-кто из публикаторов называет другую фамилию — В. Л.), до войны он возглавлял комсомольскую организацию крупного мос­ковского завода. Они пробрались к Петрищеву, где их схватили нем­цы. Зоя действительно вела себя геройски, с достоинством вынесла все муки, и была повешена. Зато Клочков сразу же согласился со­трудничать с немцами. Не исключено, что именно он выдал немцам Зою и имя ее сообщил, хотя это никакого значения не имело. Кста­ти, Пётр Лидов, первым рассказавший в «Правде» о подвиге Космо­демьянской в знаменитом очерке «Таня», ошибочно писал, что «с Зоей пошли еще двое, но… вскоре осталась одна». Туманно так на­писал…

—  Почему?

— Потому, что Клочков, как я сказал, был комсомольским вожа­ком, и нельзя было писать о его предательстве. Он, если мне память не изменяет, и у нас в отряде был комсоргом. Клочков вскоре вновь появился

у меня в подразде­лении.

— Убежал, — говорит, — от не­навистных фашистов. Смерть немецким оккупантам! Да здравствует товарищ Сталин!

Клочкова я отправил в пер­вый отдел, и через пять минут его «раскололи». Размазывая по лицу сопли, этот «вожак» признался, что прошел подго­товку в немецкой разведшколе и был к нам переброшен. Рассказал он и про гибель Зои. Клочкова расстреляли.

В конце января сорок второго года «Правда» опубликовала очерк «Таня». Он имел исключительный резонанс. Первый секретарь Мос­ковского горкома партии Щербаков приказал: «Срочно установить личность героини». Готовилось ее награждение Золотой Звездой. Я отправил ему донесение, в котором твердо назвал Космодемьян­скую.

Но к этому времени нашлось несколько женщин, которые счита­ли, что «Таня» — это их дочь. Я был вынужден посетить Москву, про­вести беседу с этими матерями. После этого осталась лишь одна пре­тендентка, да еще Любовь Тимофеевна Космодемьянская. Образова­ли комиссию, куда вошли комсомольские руководители, представи­тели городской милиции, доктор и я. Когда беседовали с матерями, Любовь Тимофеевна рассказала, что у Зои было очень чистое тело и никаких примет. Другая же, напротив, решительно потребовала за­протоколировать: у Тани выше левого колена глубокий шрам, а на щеке оспинки.

Провели эксгумацию. Шура Космодемьянский, который сопро­вождал мать и которому судьба тоже уготовила геройскую гибель и Звезду Героя, воскликнул:

— Мама, это Зоя!

Но Любовь Тимофеевна свою дочь не узнала. Другая женщина, напротив, запричитала:

— Это моя Танечка! Вот шрам, а вот оспинки!

Я, признаюсь, испытал дурные минуты: сразу же признав Зою, я в то же время увидал и шрам, и оспинки. Да и Любовь Тимофеевна дочь напрочь не узнает. Голова пошла кругом! Тогда Зою стоймя прислонили к сосне. «Нет, это не Зоя! — еще более упорствует ее мать. — Зоя была много ниже».

Господи, но не могу же я ей объяснить, что повешенные сильно вытягиваются. Кстати, Зоя висела около месяца.

Положили героиню в приготовленный гроб — пора закапывать. Вдруг Любовь Тимофеевна говорит:

— Я Зою в поле рожала, пупок узлом завязывала.

Зоя лежала в одной рубашечке, местами окровавленной… Подня­ли ее — пупок узлом завязан. Все стало ясно!

Лжемамаша тут же призналась: ей удалось из Москвы добраться до Петрищева, за самогон подкупить местных мужиков, которые подняли из могилы труп и дали осмотреть этой проныре.

—  Про шрам на ноге Любовь Тимофеевна могла забыть, но отку­да оспинки?

— Я тоже вначале недоумевал: у Зои лицо действительно было чи­стым. Но все объяснилось просто: когда ее доставили к месту казни, виселица не была достроена. Конвойный толкнул Зою в находив­шийся рядом сарай. У девушки были связаны руки, она неловко упала на песчаный пол. К лицу прилипли песчинки — они остались оспинками.

16 февраля 1942 года Калинин подписал указа о присвоении зва­ния Героя Советского Союза Космодемьянской. Слава партизанки стала всемирной — о ней писали и говорили во всех странах антигит­леровской коалиции: имя ее сделалось символом мужества. Но Зои­ному праху не давали покоя.

Спрогис продолжал:

— По весне тело Космодемьянской вновь — уже в третий раз! — под­няли из земли. Ее кремировали. 7 мая 1942 года в торжественной об­становке под ружейный салют мы захоронили урну в центре Петри­щева (прежде Зоя лежала за околицей, вначале даже без гроба).

Минуло без малого полвека. Новые гробокопатели предлагают провести «криминалистическую экспертизу» праха (см. АиФ № 43). Может, хватит бесчинствовать, и оставим на пьедестале тех, кто ра­ди Отчизны не пожалел свою жизнь!

Валентин Лавров.

«Зоя. Еще раз о гибели Зои Космодемьянской»,

газ. «Московский комсомолец», 1991,12 декабря.

ЗОЯ И КУРТ РЁМЛИНГ

Письмо боевой подруги Зои Космодемьянской Клавдии Милорадовой немецкому учителю Максу Клоссу, создавшему музей имени Зои в городе Кётен (близ Галле), автору песни о нашей землячке

Дорогой товарищ Макс Клосс!

Получила бандероль, отправленную мне Вами и Ва­шими юными друзьями-воспитанниками вокально-ин­струментальной группы. Сердечное Вам спасибо за теп­лые слова в мой адрес и за ту большую работу, которую Вы ведете во имя МИРА, для счастья человечества. Я бесконечно счастлива, что вместе с Вами работают, жи­вут вечно живые, вечно юные, не пришедшие с войны мои боевые друзья Зоя Космодемьянская и Курт Рёмлинг. Для меня они оба в одинаковой степени дороги, так как оба делали одно и то же дело — помогали стар­шим в борьбе с коричневой чумой — фашизмом. Есть ста­ринная русская поговорка: «Кто за Родину сражается, защищает дело правое, тот бессмертен в памяти народ­ной». Зоя и Курт по зову честного, юного, комсомольско­го сердца добровольцами пришли в партизанский отряд. Оба защищали дело правое, народное, следовательно, они и бессмертны в памяти народной, их подвиги долж­ны быть примером честного служения народу, трудово­му народу нашей планеты.

13 сентября исполнилось 60 лет вечно юной 18-лет­ней Зое. Сколько я ни пыталась представить ее в таком возрасте — ничего не получилось, память воскрешает об­раз юной, необыкновенно красивой девушки. Как она была хороша! В газете «Пионерская правда» есть моя статья к 60-летию нашей Зои. Эту газету я высылаю  Вам. Очень  хорошая  статья  была в Вашей газете «Trommel». Эту газету выпи­сывает моя внучка, и мы ее с удовольствием читаем. 29 ноя­бря исполняется 42 года со дня героической гибели нашей Зои. 25 ноября начнутся сорев­нования юных гимнасток на приз Зои, они будут проходить в районе Петрищева. 25 нояб­ря я буду давать старт, вернее, буду открывать соревнования. В 201-й школе 29 ноября будет торжественное собрание, по­священное 42-летию со дня по­двига народной героини Зои Космодемьянской.

Зоя и Курт — комсомольцы-добровольцы, для которых счастье народное, свобода че­ловечества были дороже собст­венной жизни. С Куртом мы познакомились в октябре 1941 года, когда нас привезли в пар­тизанскую часть для прохож­дения учебного курса. Одну из комнат занимала группа юношей, недавно вернувшихся с задания. О них говорили с уважением, так как эта группа уже несколько раз побывала за линией фронта. Особенно много рассказывали нам о не­мецких ребятах, кстати, в этой группе, сказали нам, есть мальчиш­ка-немец. Под предлогом попросить карандаш написать домой пись­мо первая в эту комнату пошла я. Юноши встретили дружелюбно, шутками, только один белокурый юноша не обращал внимания, он из-за книги, которую читал, бросил бегло взгляд и вновь углубился в чтение. Карандаш мне дали, но я не спешила уйти. Кто же из них немец? Подошла к читающему юноше, взглянула на книгу — она на немецком языке. Спросила: вы так хорошо читаете по-немецки? Юноша ответил, что это его родной язык, что он  — немец. Вечером в Красном уголке все уже могли познакомиться с Куртом. Зоя попро­сила учить ее немецкому языку, в ответ обещала учить Курта рус­скому правильному произношению. Помню, Зоя однажды задала Курту вопрос, на который, мы думали, он не станет отвечать:

— Правда ли, что ты настоящий немец?

— Правда.

— А как же ты воюешь против немцев?

— А я против немцев не воюю. Наоборот, я продолжаю дело моего отца, а отец погиб за немецкий трудовой народ. Поняла?

— Да, спасибо, теперь я все поняла.

Очень недолго длилась дружба Зои и Курта. И Курт, и Зоя навсег­да остались в Подмосковье, в одном районе Московской области. Оба отдали жизнь за то, чтобы были счастливы люди, чтобы на земле был мир, чтобы больше не было войн, чтобы не погибали юные, что­бы до конца своих дней не плакали матери, потерявшие самых доро­гих людей — своих детей.

Спасибо Вам еще раз, дорогой товарищ Макс Клосс, за то, что ос­тавляете в памяти народной жить тех, кто заплатил жизнью за чело­веческое счастье. У меня есть небольшая просьба: не могли бы Вы прислать мне слова песни о Зое на немецком языке? Заранее Вам благодарна.

С сердечным уважением и любовью К. Милорадова.

Москва, 23 ноября 1983 г.

ТАТЬЯНА, МИЛАЯ ТАТЬЯНА…

О коротком, но очень важном периоде жизни Зои Космодемьянской на базе воинской части 9903 в прифронтовом подмосковном поселке Кунцево удалось узнать от Анны Акимовны Юдиной. Каждое слово бывшей разведчицы — это новый штрих к образу и характеру Зои, новое свидетельство ее большой душевной красоты

Будучи однажды в Москве, я зашел к Любови Ти­мофеевне, чтобы поздравить ее с Международ­ным женским днем. День выдался действительно весен­ний: все было залито ослепительным солнечным светом, быстро таял снег, и по улицам проворно бежали ручей­ки. В квартире Любови Тимофеевны на Звездном бульва­ре, где мы беседовали, тоже было светло и празднично.

— Я могу познакомить вас с настоящей Зоиной подру­гой, — сказала Любовь Тимофеевна, когда речь зашла о боевых товарищах ее дочери. А через несколько минут я уже разговаривал с ней по телефону. Так состоялось мое заочное знакомство с Анной Акимовной Юдиной.

Встреча состоялась только через полгода. Я узнал ее сразу: по нагрудному знаку ветерана воинской части 9903. Да, эта женщина была рядом с Зоей, видела ее улыбку и глаза.

«Из девушек, живших со мной в одной комнате, — на­чала Анна Акимовна свой рассказ о тех далеких грозных днях, — первыми выехали на боевое задание Аня Курносенко и я.

Помню, в первом задании пробыли четырнадцать су­ток: минировали дороги и мосты — уничтожали врага и его технику. А когда все трудности и опасности этого рейда были уже позади, и мы вернулись на базу нашей части, восторгам не было конца. Особенно много смея­лись при виде меня в костюме русской крестьянки, который я случайно раздобыла во время продвижения к линии фронта. Представьте себе: стою я в этом, отнюдь не воен­ном облачении с винтовкой че­рез плечо. Картинка что надо! Даже у самых серьезных она вызывала смех.

Когда все вдоволь насмея­лись и немного утихомири­лись, посыпались вопросы. Мы едва успевали отвечать. Вдруг Наташа Кузнецова громко сказала:

—  А вот без вас к нам при­был новый товарищ. Позна­комьтесь!

Возле печки стояла высо­кая, стройная девушка и мол­ча наблюдала за нами. Она тут же подошла к нам, протянула руку и неторопливо, четко и внятно произнесла:

— Зоя Космодемьянская.

Внешне   Зоя   была   очень  привлекательной, даже краси­вой девушкой. Мы невольно залюбовались ею. Одета, однако, скром­но. На ней было простое маркизетовое платье, перекрашенное в чер­ный цвет. Поверх платья — пушистый светло-песочного цвета свитер домашней вязки с круглым отложным воротничком. На ногах акку­ратные сапоги. Пышные темные волосы были высоко подстрижены «под мальчишку».

Зоя внимательно посмотрела на Аню и на меня. Я увидела ее спокойные, очень красивые серые глаза в темных ресницах. На смугловатом розовом лице они особенно выделялись. Длинные, пушистые ресницы словно бы творили чудо — издали Зоя каза­лась черноглазой.

Такой она мне и запомнилась.

А еще Зоя была скромная и сдержанная. Никакого кокетства и девичьих восторгов. В беседах всегда спокойна и уравновешена. На вопросы отвечала неспешно, видно, стараясь найти самый правиль­ный ответ.

Запомнилась мне и наша первая беседа с Зоей.

Отдыхая после задания, я проснулась поздно вечером. В комнате кроме Зои никого не было.

— Где остальные? — спросила я ее.

— Аня, вы немного отстали от жизни. Пока вы отсутствовали, в Красном уголке открыли зал для танцев… — не без иронии поведала мне эту новость Зоя.

— Тогда скажи, пожалуйста, чего же ты не на танцах? — спросила я.

—  Это сейчас не гармонирует с обстановкой, — ответила девушка, а потом строго добавила: — Сюда попали и случайные люди…

—  Это почему же? — удивилась я, даже немного обидевшись за подруг.

— А потому, что некоторые наши девушки занимаются космети­кой, и это тоже сейчас не гармонирует с обстановкой.

Эти Зоины замечания, довольно безжалостные к своим юным по­другам, убедили меня в ее исключительной строгости к себе и окру­жающим, в определенном аскетизме, необходимом в дни испыта­ний. Еще недавно, до войны, она умела веселиться, любила танцы и красивую одежду… Теперь же Зоя всецело была устремлена на борь­бу с врагом, все другое считала отвлечением от дела, от борьбы. Мне, старшей по возрасту, это было тоже примером и поддержкой.

С тех пор вечерами мы оставались с Зоей вдвоем. Зоя не ходила на танцы, не желая изменять своему твердому мнению, что это сейчас «не гармонирует с обстановкой»; я вообще была не любительницей таких развлечений.

Отдых Зоя проводила в уединении, обычно за чтением книг. Лю­била поговорить на литературные темы. Иногда, читая книгу, она так и засыпала. Я, как старшая по комнате, подходила будить Зою на ужин и тихонько, трогая ее за плечо, шутливо обращалась к ней по-пушкински:

—  Татьяна, милая Татьяна… Уж очень-то ты, девонька, похожа на Татьяну Ларину. Вечно с книгой и такая же смуглянка. Жаль только, косы у тебя нет, а так бы в точности была Пушкинская Таня. Зоя молча улыбалась, слушая мои слова. Какая хорошая, кроткая у нее была эта улыбка. Так приятно было смотреть на нее, нежную, до­брую девочку…

Один раз перед обедом, когда девушки были в сборе и сидели на своих кроватях (из мебели у нас на всех была только одна табурет­ка), Зоя подошла ко мне и обратилась с просьбой:

— Аня, — сказала она, — вы старше всех нас и, наверно, знаете вот эти песни? — Она протянула мне песенник со старыми революцион­ными песнями.

Я перелистала сборник, встала, облокотилась на Зоину кровать и, не обращая ни на кого внимания, стала петь подряд: «Отречемся от старого мира», «Смело, товарищи, в ногу»…

Пение прервала команда на обед. А одна из девушек заметила мне с ехидцей:

—  Аня, пели вы, прямо скажем, неплохо, с чувством, только вот все песни на один мотив.

— Может быть, и так, — сказала я. — Как умела, так и пела.

При этих словах девушки весело рассмеялись. Не смеялась толь­ко Зоя, даже не улыбнулась, а встала и самым серьезным образом по­благодарила меня за мое не очень-то хорошее исполнение.

— Ты пела от сердца, — сказала она тихо.

Однажды вечером Зоя попросила меня пройтись с ней по коридо­ру. Когда мы вышли из комнаты, Зоя взяла меня под руку и довери­тельно сказала:

—  Аня, какой у нас внимательный командир (воинской частью 9903 особого назначения командовал майор, впоследствии полков­ник, Артур Карлович Спрогис. — О. К.). Сегодня утром я иду, а он ос­тановил меня и говорит: «Космодемьянская, что это вы голову пове­сили, зайдите ко мне в кабинет».

Я зашла, а он меня спрашивает: «Не надумали ли вернуться до­мой?» «Ни в коем случае», — отвечаю.

«Тогда почему плохое настроение?»

Я сказала, что соскучилась по маме.

«Хорошо, товарищ Космодемьянская, — ответил Артур Карло­вич, — если завтра не будет указания отправлять разведчиков на за­дание, я разрешу вам съездить домой на машине, которая должна пойти в Москву за продуктами».

Я вдруг увидела и ощутила, как мне показалось, совсем другую Зою, не ту гордую Татьяну, но нежную, совсем еще девочку, которая  при всей своей терпимости к нашим труднейшим условиям, при всей своей сдержанности, может так по-детски грустить по дому, мечтать о встрече с мамой, быть может, даже всплакнуть… Как это было непохоже на нее, и так понятно теперь мне, ведь она так и не повидалась с матерью.

На следующий день после нашего разговора я была вызвана к ко­мандиру части майору Спрогису. Он приказал мне готовиться идти завтра на задание и тут же выписал необходимую для похода одеж­ду. Но мне для моего небольшого роста было очень трудно подобрать что-либо подходящее, и я долго провозилась в поисках на складе. Когда вернулась в нашу комнату, там уже никого не было.

Я уселась на свою кровать и стала подгонять ватник по росту. Вдруг слышу за спиной шаги, обернулась — передо мной стояла Зоя с рюкзаком за плечами, готовая к боевому походу…

Зоя быстро поцеловала меня в лоб, и не успела я опомниться, как она выбежала вон. В окно светило солнце, и было слышно, как со двора выезжали машины… С тех пор я Зои больше не видела».

В те крайне тревожные и тяжелые дни ноября сорок первого года уходили за линию фронта, в тыл врага, отряды комсомольцев-раз­ведчиков. В одном из них была Зоя Космодемьянская. Своими нео­жиданными ударами из тыла отважные советские патриоты помога­ли Красной Армии уничтожать фашистских захватчиков.

Олег  Коротцев.

Действительный  член 

Всесоюзного  астроном-геодезического  общества,

лауреат  диплома  имени  Юрия  Гагарина

В ИХ ОТРЯДЕ СРАЖАЛАСЬ ЗОЯ

Несколько лет назад один бывший фронтовик ска­зал как-то мне:

— А ведь Борис Крайнов, командир партизанского от­ряда, в котором служила Зоя Космодемьянская, — наш земляк, ярославец. Почему бы вам не написать о нем?

Я решил начать сбор материалов о своем земляке. Бы­ло известно, что Борис Крайнов погиб в одном из боев, что родители его живут в Ярославле, в Суздальском по­селке.

Достал адреса всех Крайновых — их оказалось более пятидесяти. После долгих поисков заглянул и в неболь­шой домик на улице Писемского, где я встретил старше­го брата Бориса Крайнова и его мать. Подвижная ста­рушка очень обрадовалась, узнав, что где-то заинтересо­вались судьбой ее сына.

Прежде всего нужно было уточнить: тот ли Борис, ко­торого я ищу. Я попросил показать его письма. Краткие весточки: «Жив и здоров», «Обо мне не беспокойтесь»  —  ничего не говорили. И вдруг фраза: «Если вы читали о Герое Советского Союза Зое Космодемьянской, так она из моего отряда». Первое подтверждение!

Кто может лучше всего знать о Зое Космодемьянской и ее друзьях, как не самый близкий Зое человек — ее мать! Я написал Л. Т. Космодемьянской. Вот что она от­ветила: «С Крайновым Борисом я встречалась на похоро­нах Зои. Меня познакомили с ним в крематории. Сейчас я представляю его стоящим у гроба Зои. Он мне показался слишком юным для командира отряда. Очень скромный, с голу­быми глазами и светлыми волосами. Только военная шинель прида­вала ему некоторую солидность…»

Голубые глаза и светлые волосы… Да, это Борис Крайнов (в дет­стве мать его даже называла: «Серебряный мой!»)

По совету Л. Т. Космодемьянской, я начал переписку с Клавдией Милорадовой, сражавшейся в одном отряде с Зоей. Совершенно нео­жиданно получил письмо от незнакомого мне Г. Курбатова — бывше­го разведчика с Западного фронта. Пришли весточки из Львова, из Щербакова, от бывших соратников Зои и Бориса — Ивана Колесни­кова и Лидии Булгиной. Вот по всем этим письмам и стал вырисовы­ваться портрет мужественного партизана, командира отряда Бориса Крайнова.

Война застала его на комсомольской работе в Ярославле. Борису шел тогда девятнадцатый год. Когда гитлеровцы подходили к Моск­ве, из молодежи стали создаваться подрывные группы для работы в тылу врага. Бывший участник обороны Москвы, ныне капитан Со­ветской Армии Иван Колесников вспоминает, как его вызывали в Ярославский обком комсомола и предложили пойти в тыл врага. Почти никто не отказывался. Одну из групп в составе семидесяти че­ловек сопровождал Борис Крайнов. Ему было строго наказано воз­вратиться в Ярославль. По дороге в Москву Борис в дружеской бесе­де с Колесниковым несколько раз говорил о своем желании стать партизаном. В ЦК комсомола он настоял на своем.

В волжском городе Щербакове я разыскал соратницу Зои — быв­шую партизанку Лидию Булгину. Эта женщина лет 36, высокая, с волевым лицом. Она много лет работает на Щербаковской фабрике вторичного сырья. Никто из соседей по цеху даже не подозревает, что Лидия Булгина прошла трудный и славный путь партизанки.

— Я не люблю говорить об этом, — призналась она мне. — Еще по­думают, что хочу выделить себя.

Лида рассказала, как осенью 1941 года на станции Жаворонки, под Москвой, учились будущие партизаны. 16 октября 1941 года они получили гранаты, личное оружие, сухой паек и двинулись в путь. Только отъехали, как в деревне Шаликово встретили отступа­ющих бойцов. Вскоре показались немецкие мотоциклисты. Всту­пать в бой нельзя: у отряда была иная задача. И вот группа в двад­цать человек под командой Бориса Крайнова пробирается болотом  в  тыл врага. С дороги раздается стрельба. На рассвете группа вышла к Верейскому шоссе. Первое боевое дело — установили на шоссе не­сколько противотанковых мин.

Многое увидели комсомольцы в тылу врага. В большом селе при­сутствовали на сходке, где гитлеровцы объявили о свержении совет­ской власти и роспуске колхозов. Перед молчаливой толпой был рас­стрелян крестьянин за неповиновение фашистским порядкам. В те трудные для отряда дни, когда половина людей была ранена, когда кончились продукты, Борис Крайнов показал исключитель­ную выдержку. Он помогал уставшим бойцам вести разведку и под­рывную работу, заботился о раненых.

Приближался праздник  — 7 ноября. Выполнив задание, группа решила выходить к своим. Внезапно начался дождь. Тонкий лед на реке Наре накрылся водой.

— Мы, девчата, — вспоминает Лида Булгина, — стали просить у ко­мандира лодку, так как у Наташи Самойлович была ранена рука, а Воронина Аля не умела плавать. Лодку найти не удалось. Начали плести из прутьев маты, чтобы положить их на лед. Из этой затеи ничего не вышло, — маты тонули. Когда ломали в лесу кусты, подня­ли шум. Со стороны наших войск группу обстреляли из пулемета. Обнаружил нас и противник. Два бойца под огнем стали прорубать лед, чтобы можно было пуститься вплавь. Наташа Самойлович, при­земистая, курносая девушка, обратилась к подругам: «Поплывем!» И вот разделись на снегу, белье связали в плащпалатку. Бросились в воду. Холод пронизывал все тело, ноги сводило… Наташа Самойло­вич гребла одной рукой, то и дело погружаясь в воду с головой. Пер­вые перебравшиеся бойцы подали нам шесты.

На берегу остались неумевшая плавать Аля Воронина и командир отряда. Он не захотел оставить ее одну.

По рассказам Али, Борис пошел вдоль берега по направлению к деревне, занятой противником. Рядом в окопах слышалась чужая речь. Почти под носом у солдат Борис приметил полузатонувшую лодку, вылил из нее воду и поплыл, отталкиваясь шестом. Недалеко от берега лодка затонула, и Аля с Борисом не избежали ледяной ку­пели.

Где же  сейчас смелая Наташа Самойлович, увлекшая за собой девчат? Я разыскал ее в Москве, в Останкине. Тринадцать лет она работает инженером-нормировщиком на Ростокинской камвольно-отделочной фабрике. И это является большим ее подвигом. Наташа вернулась с фронта инвалидом: у нее были перебиты ноги и поврежден позвоночник. Девушке грозило медленное угаса­ние…   Но она так же решительно, как бросилась когда-то в ледя­ную Нару, начала борьбу с болезнью.

—  Много раз я твердила себе, что нельзя сидеть без дела!  —  рассказывала она мне. — Я стала надомницей, вязала кофточ­ки для артели и старалась забыть о недуге. Затем ко мне при­шли с камвольной фабрики и предложили работу нормиров­щицы. Несмотря на костыли, я пошла в цех. А сейчас, как ви­дите, вполне здорова, имею детей.

— Если бы не Лида Булгина, — сказала мне Наташа, — я уто­нула бы, наверное. Лида все время поддерживала меня в воде да еще толкала впереди себя плащпалатку с одеждой…

Первый поход очень сдружил всех его участников. В штабе им предоставили выбор: кто желает, может перейти на другую работу, но никто не изменил партизанской судьбе.

Партизаны стали готовиться ко второму походу. Командиром снова был назначен Борис Крайнов, его заместителем — ярославец Павел Проворов. Еще тогда Лида Булгина заметила, что в отря­де все парни — ярославцы, а девчата — москвички. Павел Проворов, черноволосый красавец с карими глазами, смеясь говорил девуш­кам:

— Держитесь за нас. Мы, ярославцы, — народ крепкий! Все вы­держим!

Группа снаряжалась в тыл, в район Вереи. Клавдия Милорадова, которая работает сейчас в Москве, рассказывала мне:

— Ребята были одеты в ватные брюки и телогрейки, в валенки зе­леного цвета. Эти валенки мы в шутку окрестили водонепроницае­мыми. Все — и парни, и девчата — были обвешаны гранатами, через плечо перекинуты сумки, в них — бутылки с горючей смесью. Наши мешки, кроме продуктов, были набиты толом, минами, термитными шариками и термитными спичками. У ребят винтовки, а у девушек на ремне наганы. Зоя Космодемьянская была одета в коричневое пальто с черным воротником, в сапогах. Головной убор заменял под­шлемник — очень теплый, пушистый. Зоя была неразговорчивая и упрямая. Многие советовали ей надеть шинель, но она решительно отказалась: «Не хочу быть мишенью!» В сапогах она мерзла, и Борис учил ее солдатской науке — обращаться с портянками.

Перейти фронт было труднее, чем в первый раз. Группе дали двух проводников-разведчиков. Шли гуськом, затылок в затылок. Впере­ди — Борис, замыкал колонну Павел. Связной между разведчиками-проводниками и группой была Вера Волошина — белокурая, строй­ная сибирячка из Кемерова, московская студентка.

По сигналу Веры группа остановилась. Борис скомандовал: «Ло­жись!», а сам ушел вперед. Через несколько минут над головами партизан засвистели пули. Пронесли раненого проводника. Когда стрельба затихла, Крайнев приказал подняться. Снова пошли гусь­ком, прислушиваясь к каждому шороху. Впереди, разведывая доро­гу, находились Вера Волошина и Наташа Самойлович. Рассвет за­стал партизан далеко за линией фронта.

Наступило утро 18 ноября. Борис выбрал густые заросли молодо­го ельника, расставил часовых, послал четырех девушек в разведку, остальные поели всухомятку и легли спать.

Это была первая разведка Зои Космодемьянской. Она шла в паре с Клавой Милорадовой. Хотя внешне Зоя ничем не выделялась сре­ди подруг, Клава запомнила ее по какой-то особой сосредоточеннос­ти, стремлению тщательно выполнить первое задание. Девушки обошли лес — повсюду тишина и безлюдье. Когда вернулись, доложили командиру обстановку. Он коротко сказал:

— Спасибо, закусите — и спать!

Партизаны шли днем и ночью, останавливались только на корот­кие привалы. Клава Милорадова рассказывает о Крайнове:

— Когда он спал, не знаю! Когда я засыпала, он что-то проверял по компасу, по карте. Нас будили — он стоял уже наготове и ждал, ког­да мы выстроимся.

…Страшные морозы и бессонные ночи не сломили волю молодых партизан. Дисциплина была строгая, но сознательная, комсомоль­ская. Бойцов мучила жажда: воды достать негде. Земля чуть припо­рошена снегом, ручейки замерзли. В одном месте сумели кинжала­ми продолбить ямку в ручье и напились холодной горьковатой воды. Третьи сутки были партизаны в тылу у врага, но ничего еще не успе­ли сделать. Партизанская судьба обманчива: стремишься иногда поймать врага в ловушку, а попадаешь в нее сам. В таком положе­нии отряд оказался на третьи сутки похода.

Ночь. Деревня далеко. Партизаны вышли из лесу и хотели перей­ти поляну. Здесь их ждала засада. Когда выбрались на бугор, кругом со всех сторон началась стрельба. Борис вполголоса крикнул: «Пере­бежкой, за мной!» Клава и Зоя бежали следом за командиром. Поля­на казалась бесконечной. Когда добрались до леса, не досчитались десяти человек: иные погибли, иные ушли в другую сторону. Не ста­ло больше Веры Волошиной, всегда шедшей впереди отряда.

К ночи заболел Павел Проворов — распухло горло, поднялась тем­пература, но он не подавал виду. Впереди группы теперь шли Клава Милорадова и Зоя Космодемьянская. Каждый раз после привала Бо­рис подзывал их, доставал карту, намечал ориентиры.

Группа двигалась к Петрищеву. Лида Булгина вспоминает:

— Сухари в мешке перемешались с толом и стали горькими. Гре­ясь у костров, многие прожгли шинели. «Водонепроницаемые» ва­ленки разваливались. Но никто из девушек не проронил ни слова, только ненависть кипела в сердцах.

Гитлеровцы искали партизан, которые мешали их натиску на со­ветскую столицу. Много таких групп, как группа Крайнова, скрыва­лось в лесах Подмосковья, нанося удары по врагу.

Вскоре отряд получил особое задание. Из ближайших к фронту деревень немцы угнали все население и расположили там свои   боевые части. Партизаны должны были пожарами ориентировать нашу авиацию на эти части.

В селе Петрищеве, по слухам, находился крупный штаб. Туда и спешили комсомольцы. Но путь их был нелегким. Из разведки не вернулись Клава Милорадова и Лида Булгина: им пришлось уйти в сторону и одним пробираться к своим.

На боевые задания Борис Крайнов посылал только парней. Одна­ко Зоя все время настойчиво требовала «настоящего дела». В ночь с 27 на 28 ноября Зоя подожгла конюшню, а Борис — дом, где разме­щались немецкие солдаты. Борису пришлось отходить одному. Зою ждали три дня. Отряд без нее продолжал рейд по тылам врага. Пар­тизаны не знали, какие муки испытала Зоя в эти дни…

Борис Крайнов, Павел Проворов, Клава Милорадова и другие еще дважды выходили на задание — в район Рузы и в Кармановский рай­он. Была суровая зима. Партизаны продвигались на лыжах. Под се­лением Пустой Вторник группа попала в засаду. Чтобы отвлечь вни­мание противника и дать бойцам выйти из ловушки, Павел Прово­ров на виду у немцев ушел в другую сторону и вызвал огонь на себя. Так погиб этот черноволосый ярославский парень, воспитанный в детском доме.

Борис Крайнов еще долго воевал в партизанских отрядах. В 1942 году он руководил специальной разведывательной группой в тылу врага в районе Полоцка-Витебска-Невеля. Он погиб под Ленингра­дом 5 марта 1943 года.

Его бывший заместитель Г. Курбатов пишет мне: «Этот человек всегда вызывал у меня безмерное восхищение, на всю жизнь остав­шись в памяти героем и патриотом. До боли обидно, что такой яркий человек, как Борис Крайнов, его жизнь, его действия в трудных ус­ловиях вражеского тыла остались известными только небольшому кругу товарищей по оружию».

Именно эти слова помогали мне вести розыски материалов, идти по забытому партизанскому следу. Но сделаны мною только первые шаги.

Евгений Савинов.

г. Ярославль.

«Литературная газета», 11 декабря 1956 г.

ВСПОМИНАЕТ КЛАВДИЯ МИЛОРАДОВА

«…Прокричали репродукторы беду». Сколько волнующих воспоминаний пробуждают эти слова из песни в сердцах тех, чья память хранит для нас с вами подлинные свидетельства о Великой Отечественной войне! В районе «Сокол» города Москвы живет Клавдия Александровна Милорадова, встретившая лето 41-го в Москве. Студентка педагогического института собиралась стать учителем-словесником. Стала партизанкой, выполнявшей первое задание вместе с Зоей Космодемьянской.

Рассказывает К. А. Милорадова:

В июне 41-го уже не было студентов, все рва­лись на фронт. На фронт не брали, и моло­дежь пошла на заводы, чтобы заменить ушедших на фронт, и с гордостью называли себя рабочими. С 1 июля я стала работать на 37-м заводе (теперь это завод им. Ор­джоникидзе на Преображенке). Была распредом (рас­пределителем работ) в термическом цехе, вечно ходила черная, грязная, как кочегар. Вернее, не ходила, а бега­ла. У меня был пропуск во все цеха, включая сборку и полигон. Был на заводском дворе маленький деревян­ный домик, там жили вышедшие из госпиталя танкис­ты. Израненные, изуродованные лица… Они торопили: «Давайте танки!» Комсомольская организация постано­вила: неурочно давать наш, комсомольский танк. Следо­вательно, работали по 17 часов. Спали там же. Ложишь­ся на обтирочные тряпки и так сладко поспишь часов 5  —  и снова работать.

Октябрь. Кто-то пустил слух: в Химки ворвался не­мецкий танк. Так и было: один ошалелый танкист, имевший при себе билет на парад фашистов на Красной площади, влетел в Химки, где тут же его уничтожили. Но в Москве поднялась паника. Враг был у самого поро­га Москвы. Волоколамск занят. Началась эвакуация на­шего завода. Влетела в механический цех: полная тишина! Рабочие снимали станки, смазывали их солидолом, грузили на платформы и отправляли в Куйбышев. Мы получили увесистые пач­ки денег — подъемные и зарплату, не так, как сейчас, когда зарплату по полгода не платят. Давали в дорогу продукты, очень хорошие, эвакуационное свидетельство. Предупредили: завтра к вечеру быть на Казанском вокзале, уходит эшелон с людьми. Вот тут я увидела самое страшное. Иду пешком с Преображенки в Сокольники. Там, среди деревянных домиков, всегда чистенько было, палисадники ухоженные. А тут — клочки бумаги ветер разносит, кругом грязь. Только окна домов смотрели на меня, как живые, и как будто гово­рили: «Что, уезжаешь? Бросаешь?» Села на скамью, разрыдалась. Прямо рядом со мной сели двое мужчин. Тот, кто помоложе, расска­зывает другому: «Только что был в райкоме, записался в ополчение. Я не эвакуируюсь!» Я бегом в райком комсомола, что был рядом с метро. Вбегаю, все двери раскрыты, кругом клочки бумаг. Врыва­юсь в кабинет секретаря райкома Гриши Коварского, говорю: «Да­вай путевку на фронт!» «Ты откуда?» — спрашивает. «С 37-го!»  —  «Повезешь завтра документы и учетные карточки в Куйбышев!»  —  «Вези сам, сам! — кричу. — Мне давай путевку!» Разгружаю свой рюкзак: «Это икра, это маслице, это деньги! Забирай, мне не нужно, мне путевку давай!»

Не заметила, как вошел 2-й секретарь по военной работе Женька Ковальков. Говорит: «Гриша, дай ей то, что в столе! Ей в самый раз туда». Гриша отодвигает ящик, протягивает мне запечатанный кон­верт. «Здесь спецпутевка комсомола. Завтра в 14.00 приходи в зда­ние ЦК, на комиссию».

31 октября на комиссии нас принимали секретарь горкома комсо­мола Саша Шелепин и военные. Задавали вопросы каверзные, спра­шивали, выдержим ли, если схватят, пытать будут… На комиссию тогда пришла Зоя…

…Потом назначили на следующий день сбор в 12.00 в кинотеатре «Колизей» на Чистых прудах, 21 девушка и 2 юноши отправились в часть. В те дни Москву уже бомбили фашистские самолеты. Ехали на грузовике. Видели, как москвичи копали траншеи. Даже дети та­скали мешочки с песком и складывали их как кирпичи, сооружали укрепления. Уж этих-то никто не посылал. Но люди понимали: Москва была в опасности, а она была нам дороже всего на белом свете.

В части началась учеба. Ускоренными темпами нас учили стрель­бе, хождению по азимуту, с картой, без карты, взрывному делу, «снятию» часовых. Мы ведь и холодным оружием научились вла­деть. Потом нас признали годными к выполнению заданий. Первым нашим командиром был «дядя Миша», он нам показался очень ста­рым: еще бы — 34 года! В группе — 12 человек: 8 мальчишек и 4 де­вочки — Лида Королева, Валечка Зоричева, Зоя и я. Первое задание выполняли под Волоколамском. На 3 дня раньше в том же направле­нии ушла группа Кости Пахомова, 8 человек. При случае мы долж­ны были с ними соединиться. Привез нас сопровождающий офицер капитан Федя Батурин, впоследствии — генерал-майор Батурин, умер он… Мы остались с группой бойцов, они жгли костер у станции Дубосеково. Офицер спросил Зою: «Ты кто будешь? Медсестра?» Зоя ответила: «Партизаны мы». — «А до войны кем была?» — «В 10-й класс перешла…». Офицер обратился к бойцам: «Ребята! Слышите! Школьницы на смерть идут…». Потом мы узнали, что это бойцы из тех 28 панфиловцев, которые погибли, но не пропустили фашистов в Москву. А тогда накормили нас печеной картошкой, проводили не­много. Между станцией Дубосеково и Горюны мы перешли линию фронта.

Двое суток шли спокойно, хотя одежда промокла и обледенела. Мы шли в своих пальто, в чем приехали. На 4-е сутки, в ночь с 6 на 7 ноября, начали выполнять полученное задание. Минировали доро­гу Шаховская-Княжьи Горы. Мы ставили совсем новые натяжные мины конструктора Старикова. Взрывали мосты. Натянули провод на дороге, подстерегли мчавшегося фашистского мотоциклиста, сва­лили, взяли его полевую сумку. Вернулись через линию фронта на 7-й день, такой срок нам дали для выполнения задания, мы в него уло­жились. Принесли в часть тяжелую весть: группа Пахомова, с кото­рой мы хотели соединиться, и среди них — две наших подружки  —  Женя Полтавская и Шурочка Грибкова, студентки Художественно­го училища им. Калинина, приняли неравный бой на Волоколам­ском кладбище. Тяжело раненые, они были схвачены фашистами, выдержали неимоверные пытки. Все восемь были повешены в Воло­коламске.

В штабе доложили обо всем виденном. Нам дали машину и повез­ли в Москву. А Зоя, когда подрывали мост, наступила на гнилую  балку и провалилась в ледяную ноябрьскую воду.

Температура у нее была высокая, сильно болело ухо. Зоя умоляла не отдавать ее в гос­питаль. Просила: «Везите меня только в часть!» Наш врач за неделю вылечил ее, а еще через неделю снова вызвали в Красный уголок Зою и меня да еще 2 девочек. Мы вошли в группу Павлуши Проворова из 10 человек. Ему было 18 лет. Другая группа была у Бориса Крайнова, тоже 18-летнего. Горком комсомола Ярославля направил их на подмогу комсомольцам Москвы. Поезда уже не ходили, и они добрались до Москвы пешком. В нашей группе, кроме нас с Зоей, бы­ли комсорг Вера Волошина и Наташа Обуховская. Наталочку мы этой весной хоронили… В группе Крайнова — тоже 10 человек. Из де­вочек — Аня Воронина, комсорг Наташа Самойлович, Лида Булгина и Клава Лебедева.
Через р. Нару нас переправляли разведчики знаменитой 32-й Восточной дивизии, той, что до войны была 27-й. Предупредили нас:  «Головково обходите! Опасно!» На 3-й сутки вышли к Головковскому полю. Стали совещаться: обходить — потеряем больше суток. Идем напрямую! Ночь. Вперед выслали разведку. Только на взгорок вышли — перекрестный огонь. Крайнов скомандовал: «Перебежкой — за мной!» Когда собрались на опушке, оказалось, что шло 20 человек, осталось только 10. Зоя попросилась выползти посмотреть, нет ли раненых. С кем-то из мальчиков нашли убитого, но опознать не смогли. На наши позывные никто не ответил. Решили: этим соста­вом двигаться и выполнять задание. Резали связь. В Анашкино по­дожгли межштабной узел связи. В деревне Мишинка ночью увиде­ли, что в маленькой школе фашистские офицеры устроили кутеж. Круглую ночь они орали, песни пели. Даже патрули ходили вдребез­ги пьяные. Напоролись мы на часового, а он спьяну полез к нам об­ниматься. Часового бесшумно «сняли», подперли двери кольями, облили проемы окон и дверей горючей жидкостью КС-3, подожгли и ушли. Фашисты на фронт не вернулись.

Петрищево перед нами. На опушке я встретила мальчика. Хво­рост вез. Сказал, что это Петрищево. Я назвалась беженкой. Была в гражданском, сапоги на мне были яловые, крестьянские. Потом Бо­ря Крайнов (мы его выбрали командиром, а Павлушку — заместите­лем) послал Лиду Булгину и меня в разведку. Мы отошли метров на 400 — засада! Стали уходить. Нас преследовали. Потом группу свою мы так и не смогли найти: ведь они услышали, что немцы стали по­близости стрелять, и снялись. В ту же ночь Зоя ушла в Петрищево. Больше я ее не видела — живую… Видела мертвую, но уже 3 февра­ля 1942 года…

Когда мы прочитали в «Правде» статью Лидова «Таня», то сказа­ли командиру части: «Это не Таня, это — наша Зоя!» Когда при­ехали в Петрищево, вижу, тот мальчик идет, который встретил­ся мне в ноябре 41-го. «А ты говорила — беженка!» — повернулся и убежал, а вскоре вернулся. Протягивает мне варежки Зоины, они остались в избе Седовой, куда ее с самого начала привели. До­стаю из карманов такие же… Это нам с Зоей достался подарок от ребятишек из Горьковского детдома. В них было припрятано по 10 конфет-подушечек, завернутых в бумажку. Дети от себя отры­вали для девушек-бойцов. Потом пошли к могиле. Мама Зоина, Любовь Тимофеевна, с нами идет, впервые я увидела Сашу, Зоиного брата младшего. Идут Шелепин с командиром части, врач военно-медицинской экспертизы. Подходим. Уже вырыли Зою из могилы. Сорванная с петель дверь, на ней лежит труп. Волосы забиты снегом. Исколотое штыками те­ло, срезанная грудь. У мертвой отрезали, издевались над трупом. Ногти вырваны, на пальцах выцветшая кровь. Когда перевернули —  сплошь иссеченное, в запекшейся крови тело. Толстая обрезанная веревка на шее. Подошел врач: «Какие приметы помнишь?» Я мол­чу, горло сжалось. Он меня тряхнул: «Ты боец или нет?!» Говорю: «На левой ноге через колено и вниз — шрам. Это она в детстве еще в Осиновых Гаях от быка спасалась и полезла через колючую проволо­ку. Долго не заживало. Зоя мне об этом рассказывала…» Чуть стяну­ли чулок на окоченевшей ноге: этот самый шрам… Никаких сомне­ний у нас не было: это Зоя! Какое лицо у нее было: как у спокойно спящего человека… Зою оставили там, в могиле. Мы в Москве с Бо­рей Крайновым поставили свои подписи под актом эксгумации. Зимой 42-го наш командир отобрал тех немногих девушек, которые вернулись с задания, и начал их готовить к серьезному броску — в Бе­лоруссию. Помню, как в апреле пришла новенькая: маленькая де­вушка с косичками-хвостиками — Нина Молий. Пришла по комсо­мольскому призыву: «Отомстим за Зою!» Я, как уже обстрелянная, взялась ее учить всем нашим боевым премудростям. Говорю: «Бу­дешь теперь моей дочкой!» Весной 5 мая мы поехали в Петрищево за Зоей. Надо было ее похоронить как подобает. Мы понимали, что зем­ля уже сильно подтаяла, и труп трудно будет обрядить. Инструктор МК ВЛКСМ Лида Сергеева взяла с собой несколько метров голубого крепдешина. Когда мы пеленали Зою в голубую полупрозрачную ткань, бабы петрищевские выли в крик… Потом была кремация. Тя­жело это было, ужасно…

В ночь с 14 на 15 мая мы вылетели в тыл, на глубокую усадку в Белоруссию. С собой я взяла листовку со статьей Лидова «Таня».

Клавдия Милорадова.

Сб. «Жизнь и подвиг Зои», М., 1998 г., стр. 16.

ВРАГ СТОЯЛ ПОД МОСКВОЙ

В одном отряде с Зоей Космодемьянской была и Нора Александровна Смирнова, наша землячка — уроженка Моршанска. Обе девушки по зову сердца, по призыву комсомола добровольцами ушли на фронт, обе неоднократно выполняли задания в тылу врага. Правда, в одной боевой группе тамбовчанкам встретиться не пришлось, но они знали друг друга и делали одно общее дело.

Бывшая партизанка и фронтовичка Нора Смирнова долгое время занималась сбором и изучением материалов, документов тех лет

Командир разведывательно-диверсионной группы М. Н. Соколов внимательно прочи­тал листок с текстом задания и, расписавшись, вернул его начальнику штаба части. На 12 человек, уходивших в тыл врага, возлагался большой объем работы. Отво­дилось на нее десять дней. Задание считалось выпол­ненным, если будет уничтожено 5—7 автомашин и мо­тоциклов, 2-3 моста, сожжено 1-2 склада с горючим, боеприпасами, уничтожено 15-20 офицеров и солдат  противника…

На следующий день, получив боеприпасы и продук­ты, группа отбыла на задание. Пожелать успехов вышли командир части А. К. Спрогис и комиссар Н. Д. Дронов. Машину до линии фронта сопровождал Ф. П. Батурин (впоследствии — генерал-майор). В группе были четыре девушки: Зоя, Валя Зоричева, Клава Милорадова и Лида Королева.

В ту осень рано наступили холода. В начале ноября уже лежал снег. Одеты были в свое, только на ногах — кирзовые сапоги. Зоя простудилась. У нее началось вос­паление среднего уха. Но она стойко переносила боль и только потихоньку сетовала, почему командир не всех посылает на диверсии. Праздник 7 ноября встретили в лесу, «под елкой», но во вражеском тылу. Шли медлен­но, ориентируясь по компасу и карте. На четвертый день «дядя Миша» (так партизаны про себя звали Соколова), как всегда, послал двух бойцов в разведку. Ждали долго, не трогаясь с места. Разведчики не вернулись. Отправил за ними еще двоих. И они пропали. Решили идти всем отрядом в том направлении, куда ушли разведчики. Через час-полтора группу окликнули: «Стой! Кто идет?» Оказалось, что вышли в расположение наших танкистов. Они же задержали и высланных ранее разведчиков. Узнав, что у группы еще остались мины и тол, танкисты стали уговаривать от­дать им взрывчатку: нужно заминировать нейтральную полосу, а не­чем. После некоторого колебания Соколов согласился.

Кончились и продукты. Углубляться дальше в тыл без взрывчат­ки и продуктов? Командир принимает решение возвращаться на ба­зу. Зоя была расстроена: «Ни одного немца не убили!» Она не знала, что Спрогис, напутствуя командира, сказал: «В открытый бой не вступайте. Берегите людей!»

Группа «дяди Миши» вернулась в Кунцево. Зоя пошла к врачу: к следующему заданию нужно быть здоровой. 15 ноября она написала коротенькую весточку домой: «Здравствуйте, дорогие мама и Шура. Жду от вас весточки. Это у меня к вам второе письмо. Я жива и здо­рова. Ваша Зоя. P.S. Мамочка! Жду ответа и посылаю свой адрес: 736, полевая почта, Почтовый ящик 14, майору Спрогис, для Космо­демьянской Зои Анатольевны». Сдержанные, скупые строчки по­следнего письма. А Вале Зоричевой, с которой каталась на лыжах, печально сказала, когда они, устав, присели отдохнуть на одну из бе­рез, срезанных толовой шашкой при обучении подрывному делу: «Я так хочу поехать домой,  повидаться с мамой».  Не пришлось. После передышки на второе задание (уже на Можайском направле­нии) было сформировано две группы. Зоя и еще три девушки — Вера Волошина, Клавдия Милорадова, Наташа Обуховская — входили в ту, которую возглавил Павел Проворов. Сопровождал их М. Н. Клейме­нов. Красивый, сероглазый, русоволосый, он отличался особой ин­теллигентностью и скромностью, что не мешало ему быть прекрас­ным разведчиком-профессионалом. Знала ли Зоя, что он ее близкий земляк — тоже тамбовский, тоже из Пичаевского района, только се­ло другое — Подъем? Миша Клейменов погиб осенью 1942 года на Смоленщине…

Зима установилась снежная, морозная. Партизаны получили ва­ленки, телогрейки, теплое белье, свитера, шерстяные подшлемни­ки. Зоя же пошла на задание в кирзовых сапогах и своем пальто.  «Так будет лучше ходить в разведку», — объяснила она подругам. Температура в те дни опустилась ниже 20 градусов. Особенно страда­ла от холода Зоя, хотя она и старалась не подавать виду. Да ведь по­друг не проведешь. И вот кто-то отдал ей свой свитер, кто-то шерстя­ные носки. За первую ночь отряд прошел около 20 километров. На дневку остановились в заросшем кустарником глубоком овраге. С наступлением темноты снова двинулись в путь, предполагая до рас­света достичь Верейского шоссе. Уже перед рассветом, когда парти­заны переходили поляну, их обстреляли. Выйдя из-под обстрела, не досчитались семи человек, которые составляли головное охранение. Поиски потерявшихся ничего не дали. Борис Крайнов (руководи­тель первой группы) и Павел Проворов приняли решение действо­вать вместе. Шли к деревне Петрищево, где располагался штаб 332-го полка 197-й пехотной дивизии противника. По пути разбрасыва­ли колючки и минировали проселочные дороги, где днем шло ожив­ленное движение вражеской техники.

Ночевали на снегу, костров не разводили. Многие бойцы просту­дились. Заболел и Павел Проворов. Решили больных отправить до­мой. С Крайневым остались лишь два человека — Зоя Космодемьян­ская и Василий Клубков. Из донесения Бориса Крайнева командова­нию части: «…Со мной остались Космодемьянская и Клубков. Я ре­шил с двумя товарищами поджигать объекты. Дошли до Петрищева и зажгли четыре дома, на место сбора Клубков и Космодемьянская не явились, ждал до утра. После решил идти до части. В районе дет. коммуны Мякишево перешел линию фронта 29 ноября 1941 г.»

Теперь мы хорошо знаем, что и как было дальше с Зоей…

Нора Смирнова.

«За землю, которая зовется советской страной».

Газ. «Тамбовская правда», 1986, 29 ноября.

ЕЁ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

…Это было 28 ноября 1941 года. Часов в десять вечера в мою избу привели девушку — бо­сую, в нижней рубашке, без платка. Губы у неё были ис­кусаны в кровь и вздулись, на лбу синяк. В избе находи­лись 25 фашистских солдат. Девушку посадили на край скамейки. Фашисты стали пинать её ногами, трепать за волосы, бить по лицу. Один солдат, закурил и спичку по­тушил о её тело. Зоя не вскрикнула, она только помор­щилась. Это понравилось фашистам. Они стали тушить о её тело горящие папиросы. Опять ни стона, ни крика. Зоя попросила пить. Вместо воды один из немцев поднёс горящую керосиновую лампу без стекла и обжёг ей под­бородок. Зоя отшатнулась, но промолчала, фашисты во­круг захохотали.

Так продолжалось до тех пор, пока солдатня не уле­глась спать. С Зоей остался молоденький немец-часовой. На груди у фашиста висел автомат. Он привязал длин­ную верёвку к скрученным рукам Зои и пинком ноги от­ворил дверь. Показав автоматом на выход, вывел девуш­ку, босую и раздетую, на мороз. Изверг гонял девушку по улице Петрищева до тех пор, пока сам не замёрз. Че­рез 10-15 минут, отогревшись, часовой снова выводил девушку на мороз. Так продолжалось с десяти вечера до трёх часов ночи, ноги у Зои распухли и посинели. В жар­ко натопленной избе они отогревались и болели особенно сильно. А Зоя лишь пошевелит ногами, потрёт одна о дру­гую и молчит. В это время я находилась с детьми на печи и по будильнику, установленному немцами на тумбочке, ви­дела, сколько времени девушка находилась на морозе.

Когда немец-часовой приводил Зою с улицы в избу, то сажал её на край скамьи и верёвкой привязывал к дверной скобе. В три часа но­чи заступил другой часовой. Зое было разрешено прилечь на ска­мью. На этой скамье провела она ночь перед казнью. В настоящее время эта скамья хранится в музее Зои Космодемьянской в нашей деревне Петрищево.

29 ноября, очень рано утром я вышла на улицу и увидела, что фа­шисты сколотили виселицу. Я поняла, что они хотят повесить юную партизанку и решила узнать, где живут ее родители, чтобы после войны сообщить им о судьбе дочери. В семь часов утра мне удалось с ней поговорить. Я спросила её:

— Откуда ты?

— Из Москвы.

— Как тебя зовут?

Зоя промолчала. После второго вопроса с досадой проговорила: «За­чем вам это знать, тётенька?» А затем я услышала от неё: «Победа всё равно будет за нами. Пусть они меня расстреляют, пусть эти изверги на­до мной издеваются, но все равно нас всех не расстреляют!»

Во время разговора присутствовало несколько солдат-немцев, но они русского языка не знали. Но вот в избу вошли офицеры с пере­водчиком. Мою семью выгнали на улицу.

После допроса мне было разрешено войти в избу. Я увидела, что Зоя сидела на полу, около неё была лужа крови. Встать она не мог­ла. Фашисты принесли с улицы куртку, мокрые брюки. Эти брюки она одеть сама не смогла, так как ноги у неё были обморожены. Офи­церы же на неё кричали: «Быстрей одевайся!»

Когда Зою наконец одели, два солдата подняли её. Сапог на де­вушке не было, от слабости её ноги подкосились, и она упала. Те же два солдата вывели её на улицу к приготовленной заранее виселице.

Как только вывели партизанку из избы, ей повесили на шею фанер­ную табличку. «Поджигатель домов» — написано было по-русски и по-немецки, по-русски — крупными буквами, по-немецки — мелкими.

На улице Зоя увидела толпу и столб с перекладиной. И тут слов­но незримая пружина расправилась в ней: юная героиня выпрями­лась, оттолкнула локтями конвоира и твёрдо пошла вперёд, высоко подняв голову.

Горько плача, вернулась я домой. Казнь Зои не видела… Гитле­ровцам показалось недостаточно расправы над живой Зоей. Они не снимали её тело больше месяца.

В новогоднюю ночь к виселице подошла компания пьяных сол­дат. Теперь они издевались уже над мёртвым телом партизанки. Стреляли в неё из оружия как в мишень, кололи штыками, срывали последние клочья одежды. Взявшись за руки, водили хоровод во­круг виселицы и выкрикивали песни.

Виселица находилась в нескольких метрах от моей избы. На этом месте сейчас обелиск — место казни Зои Космодемьянской. Страшно вспомнить об этом. Как издевались фашисты в моей избе над Зоей!

Крепкая была Зоя. Смелая. Если бы я своими глазами не видела всего — не поверила бы. Уж как ни били, как ни издевались фашис­ты, Зоя им ни слова не сказала. Народ нашей страны Зою не забудет никогда.

С 1948 года в деревне Петрищево открыт музей Героя Советского Союза Зои Анатольевны Космодемьянской, и сюда ежегодно прихо­дят тысячи людей поклониться памяти нашей героини.

Прасковья Кулик.

Газета «Сельские новости», 1995 г., 6 мая.

ПАМЯТЬ   НЕТЛЕННА

Полвека  спустя  после  гибели  эту  девушку  снова  пытают  и  казнят

Пятьдесят лет назад, в ноябре 1941 года, в подмос­ковной деревне Петрищево гитлеровцы, пришед­шие сюда как оккупанты, повесили восемнадцатилет­нюю комсомолку, которая назвала себя Татьяной. Пар­тизанка. Подожгла дома, где находились вражеские сол­даты, сарай с немецкими лошадьми; была схвачена при выполнении боевого задания и подвергнута жесточай­шим, нечеловеческим пыткам, проявив сверхъестест­венное мужество и стойкость… Об этом, когда Петрище­во освободили наши войска, страна узнала из очерка корреспондента «Правды» Петра Лидова «Таня». А поз­же стало известно её настоящее имя — московская школьница, десятиклассница Зоя Космодемьянская.

Люди, помнящие войну, подтвердят, что значило для всех нас это имя. В самую трудную пору оно придавало веру и силы тем, кто их, казалось, утрачивал. Убеждён: если бы даже не воспроизвел сегодня её портрет, всё рав­но перед мысленным взглядом едва ли не каждого моего сверстника возникло бы прекрасное девичье лицо, ка­ким мы впервые увидели его тогда на фотографиях в га­зетах. А до того было другое фото — сделанное правдис­том Сергеем Струнниковым у свежевырытой могилы. Потрясающее, ставшее историческим. Голова мёртвой девушки с разметавшимися по снегу короткими волоса­ми и обрывком петли на шее, истерзанное врагами тело.

И всё это вошло в нашу душу. Как волнующие строки написанной вскоре поэмы Маргариты Алигер «Зоя», как одноимённый фильм, как книга матери — Любови Тимо­феевны Космодемьянской — «Повесть о Зое и Шуре».

Надо же! Зоин брат, танкист, павший смертью храбрых под Кенигсбергом, тоже стал Героем Советского Союза.

Мог ли я подумать, что на светлый образ героини моего детства и юности когда-нибудь падёт чёрная тень? Нет, и в дурном сне такое не присни­лось. Однако произошло.

ЧЁРНАЯ ТЕНЬ

Первым сообщил мне эту новость племянник — человек другого поко­ления, но, как и я, свято чтивший па­мять Зои. Вернее, он не сообщил да­же, а спросил:

—  Дядя Витя, значит, Зоя Космо­демьянская — вовсе не героиня?

—  Откуда ты взял?

—  В «Аргументах и фактах» напечатано.

Нет-нет, да и ловлю себя на мысли: наивный я всё-таки человек! Вроде уж пора бы ничему не удивляться. Кажется, окончательно и бесповоротно доказано, что не было и просто не могло быть никаких героев в нашей стране за 74 года Советской власти. Ну, по крайней мере, до августа 1991-го. Не велено им быть, не разрешено. В других странах или у нас до октября 1917-го — пожалуйста. А после — ни в коем случае.

Может, впрочем, и не вполне оправданна моя ирония? Что толко­вать, ведь немало бывших героев, которым мы искренне поклоня­лись, не выдержав исторической проверки, в самом деле предстали вдруг перед нами за последние годы фигурами идеологически дуты­ми, а то и настоящими злодеями, подлецами. История делается де­лами людей, но пишется-то она перьями, причём не всегда добросо­вестными. Так что принцип «подвергай всё сомнению» давайте при­знаем и будем следовать ему.

И всё же, всё же, всё же…

Сдаётся мне, что и переписывать историю, как бы исправляя и уточняя её, берутся перья не всегда добросовестные. Примеров тому наши последние годы тоже да­ют немало. Происшедшее с Зо­ей, думается, — один из них.

Напомню для тех, кто чи­тал, и расскажу тем, кто не знает. В 38-м номере ежене­дельника «Аргументы и фак­ты» за 1991 год появилась ста­тья А. Жовтиса «Уточнение к канонической версии». Под­заголовок: «К обстоятельст­вам гибели Зои Космодемь­янской». Что же «уточнил» не известный мне писатель?

Невероятно, но факт: ис­следованиями в статье и не пахнет. Жовтис ссылается на другого писателя  — Н. Анова,                 ныне покойного, который ког­да-то (судя по всему, ещё во  время войны) вроде бы побывал в Петрищеве и от одной учительни­цы (безымянной!) услышал неожиданную версию, связанную с гибе­лью Зои. Под страшным секретом (все жители деревни были на­столько запуганы советскими властями, что не могли говорить прав­ду) она, дескать, сообщила: немцев в Петрищеве, оказывается, вооб­ще не было. Они располагались «в другом населенном пункте» («к сожалению, я не помню, в каком именно», — походя делает сноску Жовтис). А в деревне Петрищево однажды ночью загорелась изба. Придя к выводу, что это поджог, на следующую ночь жители выста­вили караульных. И поймали девушку, которая пыталась поджечь другой дом. Караульные избили её, затем втащили в избу к некоей Лукерье, а утром староста отправился к немцам и доложил о слу­чившемся. «В тот же день девушка была повешена приехавшими в Петрищево солдатами спецслужбы…»

Вот вкратце «неканоническая версия», изложенная А. Жовтисом. Ну ладно, согласимся: при восстановлении исторической прав­ды не стоит и слухи сбрасывать со счетов. Но их ведь, наверное, надо проверять! Человек же, называющий себя писателем, в данном случае не только не озаботился и не утрудился малейшей проверкой. Он даже общеизвестные и совершенно бесспорные факты извратил. Так, реальная, и легко узнаваемая всяким более или менее осведом­лённым читателем Прасковья Кулик у него становится Лукерьей, перевираются инициалы матери Зои Космодемьянской… Мелочи? Допустим. Но они тоже говорят о методе автора. Впрочем, об этом писателе, как и об Анове, достаточно хорошо рассказал их коллега по перу Владимир Успенский, знавший обоих не один год, живший одновременно с ними в Алма-Ате. Он многие годы собирал материа­лы о Зое Космодемьянской, недавно издал книгу о ней. В одном только согласиться с Успенским не могу. Дважды в своей статье он замечает: нелепостей у Жовтиса так много, «что нет необходимости опровергать или хотя бы перечислять их — они говорят сами за себя» И далее: «Нет смысла опровергать, доказывать».

А по-моему, есть. Далеко не все нынче верят на слово даже само­му квалифицированному специалисту. Далеко, далеко не все по­мнят и знают подробности событий пятидесятилетней давности, уве­ренно разбираются или хотя бы ориентируются в них. Да и сомне­ния после той публикации могут возникнуть: даже у меня, немало знавшего, началась в голове некоторая сумятица. Словом, я решил, что надо всё ещё и ещё раз основательно перепроверить. Особенно после того, как в.43-м номере «Аргументов и фактов» появилась уже целая подборка писем «Зоя Космодемьянская: героиня или сим­вол?», большинство из которых по-существу «развивают» и «углуб­ляют» версию Жовтиса.

НЕМЦЕВ НЕ БЫЛО?

Я встретился с боевыми подругами и друзьями Зои  —  их, живу­щих в Москве, собралось двенадцать человек. Побывал в архиве, где хранятся десятки папок с материалами, относящимися к той давней истории. Наконец, промозглым и сумрачным ноябрьским утром от­правился в Петрищево, где поговорил со всеми жителями, помня­щими 41-й год.

И что выяснилось? Начну с исходного, на мой взгляд: были или не были немцы в Петрищеве? Согласитесь, если их не было, то полу­чается, что Зоя как бы боролась против своих.
Из показаний, написанных по-немецки пленным унтер-офице­ром 10-й роты 332-го пехотного полка 197-й пехотной дивизии Кар­лом Бейерлейном:

«Уже 10 дней мы были в боях, и вот наконец пришло спаситель­ное известие: смена. Наш батальон отошёл в эту ночь в деревню Петрищево, лежащую в нескольких километрах от фронта. Мы были рады отдыху и вскоре ввалились в избу. В небольшом помещении было тепло. Русскую семью выставили на ночь на улицу. Только мы вздремнули, как стража подняла тревогу. 4 избы вокруг нас пыла­ли. Наша изба наполнилась солдатами, оставшимися без крова. На­ше волнение быстро улеглось, и, выставив полроты для охраны от поджога остальных домов, мы довольно неудобно провели остаток первой ночи…»

Это — документ из архива. А старые люди, с которыми я виделся в Петрищеве, не просто подтверждали, что немцы стояли здесь, при­чём долго, до 14 января 1942 года, когда деревня была освобождена бойцами нашей 108-й стрелковой дивизии. Люди приходили в ис­креннее удивление от самого моего вопроса. Ведь оккупанты, заняв большинство крестьянских домов, поначалу даже выгнали жите­лей, которым пришлось перебраться в более глухие деревни за восемь-десять километров отсюда — в Богородское, Златоустово и дру­гие. Только потом, после унизительных просьб и всяческих хитрос­тей, удалось вернуться домой. Да и то ютились здесь кое-как — на кухнях да в запечках,спали на полу.

Мария Ивановна,62 года:

«Это как же немцев у нас не было? Битком набита ими была вся деревня. Почти в каждой избе, разве что кроме самых плохих — по нескольку человек. Мой старший брат сперва в лесу прятался. Нас же с сестрёнкой мама на санках в Златоустово перевезла. А когда мы вернулись, в домах немцы уже нары двухъярусные понаделали, что­бы спать на них, нам же места почти не оставалось».

Егор Степанович Тарасов, 63 года:

«У нас в доме жил какой-то важный немецкий начальник, офи­цер. Помню, по утрам приходили брить его. А вообще немцы разме­щались почти во всех избах. Когда Зоя подожгла соседний с нами дом Кареловых и сарай с лошадьми возле него, немцы выскакивали полуодетые. Это я тоже запомнил».

Можно было бы счесть все подобные свидетельства за результат давно внушенной с помощью угроз официальной версии. Да ведь  время другое, люди нынче ни о чём не боятся говорить. Да и слиш­ком много деталей, которые не придумаешь.

К примеру, Антонина Семеновна Филиппова (ей 76 лет) расска­зывала, что немцы устроили за её домом кузню, где ковали и переко­вывали своих лошадей. Стоял во дворе молодой вяз — на ствол его на­низывали подковы. Они так и остались потом, заросли. Вяз нынче в обхват толстенный. «Распилите, — говорила Антонина Семеновна, показывая на дерево, — и увидите там железо это заросшее».

Мария Ивановна Седова (сейчас 81 год) и её дочери Валентина и Нина (было им тогда соответственно 11 и 9 лет) жили в доме на са­мом краю деревни, куда немцы сначала привели схваченную Зою и где обыскивали её. Так вот, в этом доме тоже было полно незваных постояльцев. Они и кур перестреляли на еду, и овец, и поросёнка, и корову у бабушки Седовой. Перед Рождеством ёлку срубили около избы (в лес пойти, очевидно, боялись) и установили её в комнате.

Перепились, бросались бутылками в стену, орали песни. А потом вывалились на улицу. Известно, что тело казнённой Зои оставалось на виселице — для устрашения жителей — полтора месяца, до самого прихода наших, и в ту рождественскую ночь пьяные солдаты ещё раз надругались над ним: искололи штыками, кинжалами, отрезали грудь.

А насчёт того, что подожгла Зоя три дома (унтер Бейерлейн ошибся, назвав по памяти четыре), в газетах писалось уже тогда, вскоре после событий. Известны и фамилии владельцев этих домов   —  Кареловы, Солнцевы, Смирновы.

Кто поймал Зою? У Лидова в первом очерке сказано: в тот мо­мент, когда она собиралась поджечь конюшню, где стояли обозные лошади, часовой подкрался и обхватил её сзади руками. Уточню: первым Зою заметил один из местных жителей, которых после под­жога немцы тоже выставили в караул. И схватил её или он сам, или солдаты, которых он позвал.

КТО ЕЁ ИСТЯЗАЛ

Да, в истории всё гораздо сложнее, нежели в газетном очерке, на­писанном даже талантливым и честным журналистом, но оператив­но, срочно, когда для подобного расследования просто не было времени. Учтём и суровые тогдашние идеологические табу. Что-то в очерк не вошло просто из-за недостатка места, что-то, возможно, — было опущено сознательно, а какие-то моменты были переданы не совсем точно. Всё это так. В подтверждение жизненной сложности обстоятельств могу привести не только факт поимки Зои, но и ряд других. Скажем, хозяева сожжённых домов /а не только немцы/ вполне естественно досадовали, оставаясь без крова. Кто-то из них, когда Зою схватили, прямо сказал ей об этом, кто-то даже ударил её. Но достаточное ли это основание, чтобы утверждать теперь, что из­били Зою жители деревни, а никаких фашистских зверств, о кото­рых в своё время столько писалось, совершенно не было? Ведь так же получается в статье Жовтиса!

Из показаний унтер-офицера Карла Бейерлейна: «На следующий день по роте пронесся шум и одновременно вздох облегчения — ска­зали, что наша стража задержала партизанку. Я пошёл в канцеля­рию, куда двое солдат привели женщину. Я спросил, что хотела сде­лать эта 18-летняя девушка. Она собиралась поджечь дом и имела при себе 6 бутылок бензина. Девушку поволокли в помещение шта­ба батальона, вскоре туда явился командир полка подполковник Рюдерер. Через переводчика он хотел не только добиться признания, но и выяснить имена помощников. Но ни одно слово не сорвалось с губ девушки… На улице её продолжали избивать до тех пор, пока не пришёл приказ перенести несчастную в помещение. Ее принесли. Она посинела от мороза. Раны кровоточили. Она не сказала ниче­го…»

Так это было. О пытках, жестоких мучениях, которыми была подвергнута фашистами Зоя, рассказывала в своё время Прасковья Кулик — хозяйка дома, где всё это происходило. Рассказывали и хо­зяйки других домов, где допрашивали Зою, — Воронина, уже знако­мые нам Мария Седова с дочерьми, которые живы до сих пор. Ко­щунство отрицать это сейчас! Кощунство подгонять под новую за­данную схему то, что произошло в Петрищеве более полувека назад!

А ведь Жовтис именно подгоняет.

«Трагедия в подмосковной деревушке, — пишет он, — явилась ре­зультатом того, что, срочно создавая партизанские отряды из гото­вых к самопожертвованию во имя правого дела мальчиков и дево­чек, их, видимо, ориентировали на осуществление тактики «выжженной земли». Ведь, как свидетельствует писатель В. И. Кожинов, «отряды подрывников не только уничтожали стратегические объекты, но и прихватывали обычные селения».

Что сказать? Наверное, решающее слово тут за кропотливыми, глубокими, честными исследователями, а также за более широким кругом свидетелей. Мне стало известно, что был осенью 41-го года секретный приказ Сталина об уничтожении населенных пунктов в районе линии фронта. Но насколько действовал он на практике? По многим личным свидетельствам участников той борьбы, которыми я располагаю,  —  нет. Да и в заданиях группе Зои и другим не нашёл я ничего подобного. Мы знаем сотни сёл и деревень, спаленных гитле­ровцами  (не только знаменитую Хатынь, но и, скажем, Грибцово, рядом с Петрищевым), но нет столь же массовых и убедительных фактов о таких действиях с нашей стороны.

Хотя допускаю: эпизодически где-то всё могло быть. Но повод ли это для обобщений и крайних выводов? Хорошо, по-моему, написа­ла об этом семья Лидова в «Аргументах и фактах» (увы, редакция не сочла возможным или нужным напечатать это место из письма, как и многое другое из прочих писем, «невыгодное» и «неудобное» для этой газеты). Цитирую:

«У войны не женское лицо. Почти дети уходили на фронт и стано­вились одновременно ее героями и заложниками, поджигали свои дома, чтобы в них сгорели чужие. Бывало, люди палили и собствен­ные хаты. Из сегодняшнего далека можно пожалеть не только о со­жженных пятистенках, но и сгоревших лошадях. Но то было дру­гое, жестокое время, которое нужно мерить его же собственной мер­кой».

Разве неверно сказано? О том же, хоть и по-своему, говорила мне в Петрищеве старая крестьянка Мария Ивановна Шилкина: «Да можно ли судить о военном времени с нашей нынешней колоколь­ни? Надо в ту пору вникнуть…»

Нет, Жовтис внушает своё: «Заблуждался ли П. Лидов, обману­тый смертельно запуганными жителями деревни, или сам создал  «выгодную» сталинской пропаганде версию событий, но именно эта версия стала признанной и вошла в историю».

ОБ ЭТИКЕ И СОВЕСТИ

Однако и этим «работа» газеты, охотно пошедшей вслед за сенса­ционным автором, не кончилась. Многое из того, что специально отобрано для публикации откликов, я бы назвал уже полным бес­пределом.

Представьте себе, нашлись медики из Ведущего научно-методи­ческого центра детской психиатрии, которые написали /а редакция опубликовала!/ письмо со ссылкой на историю болезни 14-летней Зои. Замечу: на истории, которой в архиве больницы нет, — якобы изъята после войны. Но, положим, она была. И о чём это свидетель­ствует? Что Зоя Космодемьянская, признанный эрудит и школьная отличница до 10 класса, из которого ушла воевать, — психически больной человек, шизофреник? Говорят, Жанне д’Арк порой слы­шались неземные голоса, но французам и в голову не придёт объяв­лять свою национальную героиню сумасшедшей. Неужели не стыд­но вам, врачи-соотечественники? И вам не стыдно, коллеги из «Ар­гументов и фактов»?

Владимир Успенский правильно поставил вопрос об этике писа­теля. Но есть ещё и этика врачебная, этика журналистская. Есть и редакционный профессионализм, который не позволяет — при лю­бой гласности и свободе слова — публиковать заведомую нелепость. А именно такой я считаю заметку некоего В. Леонидова из Москвы, напечатанную в той же подборке писем.

Автору хочется доказать, что Зоя — это вообще не Зоя, а кто-то другой. И он ставит под сомнение опознание тела, проводившееся после освобождения Петрищева зимой 42-го года. Причём, как это делает!

«Расскажу вам, что я слышал примерно в 1948 году от жителей д. Петрищево», — так начинается. Опять «слышал»… Ну, ладно. А что же слышал-то?

«Бои в Петрищеве не шли. Немцы ушли. Через некоторое время в деревню приехала комиссия и с ней 10 женщин. Выкопали Таню. Никто в трупе не определил своей дочери, её снова закопали. В газе­тах тех времен появились фотографии издевательства над Таней. Наконец, за подвиг девушке посмертно присвоили звание Героя Со­ветского Союза. Вскоре после этого указа приехала комиссия с дру­гими женщинами. Вторично вытащили из могилы Таню. Началось  чудо-представление. Каждая женщина в Тане опознала свою дочь. Слезы, причитания по погибшей. А потом, на удивление всех жи­телей деревни, — драка за право признать погибшую своей доче­рью. Побоище было страшное. Всех разогнала длинная и худая женщина, впоследствии оказавшаяся Космодемьянской. Так Та­ня стала Зоей».

Ну почему Зоя назвалась Таней — давно и широко известно: по имени своей любимой героини гражданской войны Татьяны Соломахи. Но вдумайтесь как следует в то, что вы прочитали. Я уж не гово­рю ещё об одном грязном кощунстве, относящемся на сей раз к мате­ри Зои. Однако оскорблена-то по сути не только она, потерявшая на войне дочь и сына, поседевшая и оглохшая от нервного потрясения при опознании дочери. Оскорблены и многие неназванные матери, тоже приезжавшие к могиле в надежде найти своё пропавшее без ве­сти дитя. Но вы вдумайтесь: того, что описано, просто не могло быть по элементарной логике!

Получается: при первом приезде комиссии и матерей Зою не опо­знали. И тем не менее вскоре ей присвоили звание Героя Советского Союза. Но кому же присвоили? Бесфамильной Тане? Такого, естест­венно, не было и не могло быть. Бесфамильным, неизвестным зва­ний и наград не выдавали. Звание Героя Советского Союза было при­своено Зое Анатольевне Космодемьянской (именно ей!) Указом Пре­зидиума Верховного Совета СССР от 16 февраля 1942 года.

Акт опознания, который я держал в своих руках, будучи в архи­ве, подписан 4 февраля. Значит, не было надобности после этого вто­рично вскрывать могилу и свозить матерей. Невозможен был ника­кой спор, а тем более драка, побоище (!) за право стать матерью Ге­роя Советского Союза. Мать уже была установлена. Где же она, ло­гика? Как же можно было не заметить явной нелепости? Нет, скорее всего сознательно «не заметили», потому что нелепость-то выгод­ная…

КАКИЕ МЫ СЕГОДНЯ

Кстати, свидетелем неожиданного продолжения той истории я стал, приехав в Петрищево. Здесь, в музее, мне показали недавнее письмо из Воронежа юриста Игоря Юрьевича Дубинкина. К нему от умершего отца, работавшего в саратовской областной газете, попала фотография (не репродукция — подлинник!), на которой воспроизве­дён еще один, ранее неизвестный ракурс Зоиной казни. Игорь Юрь­евич поспешил послать этот уникальный снимок в петрищевский музей, сопроводив искренним прочувствованным письмом.

О, благодарная человеческая память! Не все мы, к счастью, утра­тили её, не все окончательно озверели в эти смутные годы. Есть и на­стоящие люди среди нас…

Считаю нужным сказать в связи с этими разысканиями вокруг Зои. Елена Сенявская, аспирантка Института истории России, тоже послала в «Аргументы и факты» своё письмо. Дело в том, что неко­торые студентки бывшего Московского геологоразведочного инсти­тута, увидев в 1942 году в «Правде» фотографию казненной Тани, признали в ней свою однокурсницу Лилю Азолину.

У неё с Зоей много общего. Известно, что Лиля осенью 41-го уш­ла добровольцем в Коммунистический батальон Красной Пресни, что с ней беседовал майор Спрогис — командир Зоиной части. Но в эту часть Лиля почему-то не попала. Была в отряде Иовлева, кото­рый действовал в районе Звенигорода. Это примерно в 60 километ­рах от Петрищева. Где-то там, наверное, и погибла. Однако подруги продолжают поиск. Загоревшаяся их гипотезой, подключилась к ним и 24-летняя аспирантка Лена Сенявская.

Более увлечённого человека — увлечённого и историей Великой Отечественной войны, по которой она пишет диссертацию (тема — «Духовный облик фронтового поколения»), и личностью Лили Азолиной, пожалуй, трудно представить. Есть тому объяснение: ее отец, в юности — фронтовик, всю войну носил в комсомольском, а за­тем в партийном билете фото Зои Космодемьянской. Первой любо­вью его тоже стала девушка, сражавшаяся и погибшая в истреби­тельном батальоне. Ей и Зое он, доктор исторических наук, после войны посвятил свою повесть «Лунная соната».

Но вдруг, когда он уже умер, Лена узнаёт, что есть ещё одна без­вестная, но прекрасная героиня — Лиля Азолина. Стремление сде­лать её тоже известной всецело овладевает девушкой.

Она показывала мне Лилин портрет. Сходство с Зоей действи­тельно удивительное. Хотя пока это по существу единственный ар­гумент. Нет, имеется ещё один — Лиля тоже могла назваться Таней, потому что так звали её младшую сестру, и ей очень нравилось это имя. Лена Сенявская хочет непременно провести криминалистическую экспертизу, чтобы исследовать и квалифицированно сличить два портрета. Ведь жива ещё Лилина мама — ей 95 лет, и она по-прежнему ждёт свою дочку, пропавшую без вести.

Что ж, я считаю, дело, которым увлечена Лена Сенявская, не только правомерное, но и по-своему святое. Никогда нельзя ставить последнюю точку в военной истории, в поиске героев, которые где-то и когда-то погибли за родину. Надежда умирает последней …

А теперь — вопрос, который ставили при нашей встрече все боевые друзья и подруги Зои. Да и не только они. Передо мной он, этот во­прос, тоже возник сразу после прочтения тех материалов в «Аргу­ментах и фактах»: а случайно ли они появились именно в нынешнее время, да ещё накануне 50-летия разгрома немецко-фашистских войск под Москвой?

Думаю, не случайно. У известного поэта есть известные строки: «Если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?» Призна­ем и другое: если гасят звёзды, это тоже нужно кому-нибудь. А сей­час (разве не видно?) идёт целенаправленная стрельба по героичес­ким звёздам нашей истории. Добрались уже до Великой Отечествен­ной. Стреляют, как в тире по мишеням, выбивая одну за другой.

Говорят, мёртвым не больно. Не знаю. Вижу только: стреляют не­редко в мёртвых, а попадают — в живых. Покончила с собой поэт-фронтовик Юлия Друнина. Узнав о невольном перезахоронении из Вильнюса своего боевого товарища, прославленного полководца Ивана Черняховского и спеша на неожиданное новое прощание с ним, скоропостижно скончался полковник в отставке, писатель и учёный Акрам Шарипов — сердце не выдержало.

Впрочем, трагический список можно бы привести большой. До­вольны ли вы, гробокопатели?

Авторы ряда откликов, направленных в «Аргументы и факты», в разговорах со мной сетовали, что их материалы так и не появились в этом издании. Разумеется, в чём-то я понимаю его сотрудников: увы, всего не напечатаешь. Но в данном случае и авторы некоторых напечатанных заметок тоже огорчены и удручены. Считают, что их сократили и отредактировали весьма тенденциозно, из-за чего ока­зался или не вполне донесённым, или даже искажённым главный смысл. Приведу хотя бы два абзаца, которые по техническим или бо­лее серьёзным причинам — редакция «Аргументов и фактов» сочла нужным опустить.
Из письма кандидата исторических наук ветерана Отечественной войны Владимира Ивановича Залужного:

«Складывается впечатление, что некоторые сотрудники ежене­дельника, защищая свой мундир в связи с опубликованием провока­ционного материала А. Жовтиса, решили идти до конца и любой це­ной попытаться развенчать светлый образ казнённой немецкими фа­шистами Зои Космодемьянской. Если это так, то подобная затея должна квалифицироваться как аморальный поступок».

Из письма Лены Сенявской:

«Что же до обстоятельств гибели… На Руси мучеников всегда считали святыми. А то, что девушка погибла мученически, думаю, ни у кого не вызывает сомнений. И кто бы она ни была — Таня, Зоя, Лиля, — будем помнить. Её и других, известных и безымянных, по­ложивших жизнь на алтарь Победы. Большей жертвы не бывает. Се­стры по судьбам, они совершили каждая свой подвиг во имя Отече­ства».

Полностью разделяю эти мысли — и ветерана, и юной исследова­тельницы Великой войны. Но как огорчило её, что, украв из этого абзаца мысль о жертвенном мученичестве героев для редакционной сводки, какая-то жестокая и расчётливая рука две последние фразы вычеркнула, вписав свою: «Другое дело — насколько оправданна бы­ла эта жертва». К счастью, Лена Сенявская так не думает. В оправ­данности героизма наших людей у неё нет сомнения.

Вновь и вновь вслед за ней я пытаюсь представить себя на месте тех совсем молодых ребят и девчат, которые, не очень-то и обучен­ные воевать, добровольно, группами и поодиночке уходили в ночь, в мороз, в зимний лес, каждую минуту рискуя попасть в лапы жесто­кого врага. Кто-то из них стал известен потом стране и всему миру, о ком-то мы до сих пор ничего не знаем. Но воздадим славу им всем — заслуженную и неделимую. Низкий поклон и вечная память героям, достойно представляющим целое поколение нашего народа. Фронто­вое поколение. Да святится в веках имя твоё, Зоя, Лиля, Таня!.. Все вы, которых было так много, в страшные военные годы отдали за нас действительно самое дорогое — свою жизнь. И мы не можем, не должны, не имеем права забывать, а тем более предавать.

*     *     *

Через полвека шаг за шагом я восстановил всю последователь­ность опознания Зои. После освобождения Петрищева, где была каз­нена неизвестная юная патриотка, жителям деревни, близко видев­шим «Таню» (а таких оказалось немало), показали фотографии не­скольких девушек из разведывательно-диверсионной части 9903 под командованием майора Спрогиса — тех, что ушли на задание и не вернулись, пропали без вести. Мария Ивановна Седова и две её доче­ри, с которыми я встретился в Петрищеве, рассказывали: принесли целую стопку комсомольских билетов с фотографиями. И среди них все смотревшие — каждый сам по себе — выделили одну.

Далее. На опознание кроме матери, Любови Тимофеевны, при­ехали также ближайшая подруга Зои по отряду Клава Милорадова, Зоины одноклассники и учителя. Сомнений, что перед ними она, у них не было.

Но и это ещё не всё. В 1943 году под Смоленском у убитого немец­кого офицера, а потом уже в 1945 году, в Германии, были обнаруже­ны фотографии казни Зои (о том, что её казнь гитлеровцы фотогра­фировали, писал ещё в своём первом очерке Лидов). Так вот, на этих фотографиях, сделанных в разных ракурсах, Зоя узнаётся совер­шенно чётко.

Разве могли после всего этого оставаться хоть какие-то сомнения, что в Петрищеве 29 ноября 1941 года казнена она, Зоя Космодемьян­ская?

Но сомнения, как мы видели, сеялись, распространялись! Чтобы окончательно расставить все точки над «и», после опубликования в «Правде» моего очерка «Трагедия Зои Космодемьянской» решено было провести ещё и судебно-портретную экспертизу. Инициатором этого стал бывший заведующий Центральным архивом ВЛКСМ В. Хорунжий. Официальная просьба была направлена в Научно-иссле­довательский институт судебных экспертиз при Министерстве юсти­ции Российской Федерации. Туда были посланы прижизненные фо­тографии вместе с известным снимком повешенной, который сделал в Петрищеве фотокор «Правды» Сергей Струнников. Направлялось для исследования также фото ещё одной девушки-бойца, пропавшей без вести в то же время и примерно в тех же подмосковных местах: однокурсницы по институту считали, что она похожа на казнённую со струнниковской фотографии.

И мы все с волнением ждали ответа из Научно-исследовательско­го института судебных экспертиз. Он пришёл, обстоятельный и по­дробный, юридически скрупулёзный. А в заключение значилось: «На фотографии трупа повешенной девушки запечатлена Зоя Кос­модемьянская».

Проведение этого исследования было поручено одному из опыт­нейших и самых квалифицированных специалистов — Александру Александровичу Гусеву, работавшему в области судебно-портретной экспертизы с 1948 года. Я тогда позвонил ему по телефону и спро­сил:

—  А нет ли сомнения в достоверности результата?

—  Ни малейшего, — ответил он. — Абсолютно убеждён, что вывод полностью соответствует действительности.

Виктор Кожемяко.

«Трагедия Зои Космодемьянской:

Факты против домыслов».

«Правда», 29 ноября 1991 г.

ПОКУШЕНИЕ   НА ПОДВИГ

В странном, однако, живём мы нынче мире. Словно сдвинулась система координат, и все мы разом попали в Королевство Кривых Зеркал, и тут вдруг обна­руживается, что генерал Власов, бросивший свою армию в окружении, вовсе не предатель, а идейный борец с то­талитаризмом. О нём пишут сочувственные статьи, сни­мают фильмы. Он — герой дня. А вот маршал Тухачевский — уже не блестящий полководец, а оккупант родной зем­ли. Зато барон Врангель, адмирал Колчак, генерал Кор­нилов, батько Махно, эсер Антонов — кто там ещё?  —  большие патриоты и невинные страдальцы за землю рус­скую. Бесстрашный Григорий Котовский по нынешней системе координат уже не тянет на героя. Даже Аркадий Гайдар и тот в глазах блюстителей новой нравственности (как и нового мышления) запятнал свою репутацию: оказывается, гоняясь за шайками бандитов в Сибири в свои восемнадцать юношеских лет, он стрелял из боево­го оружия и иногда попадал в цель … Это же надо!

А взять более позднее время. Бывший сотрудник КГБ Олег Гордиевский, долгое время «по совместительству» работавший на разведку Англии и в конце концов разоб­лачённый, вывезенный из Союза в багажнике диплома­тической машины, переправленный новыми хозяевами за Ла-Манш, — не изменник, не клятвопреступник, а симпатичный малый, вызывающий у некоторых изда­ний понимание и сочувствие. И панфиловцы не так вое­вали под Москвой, и Александр Матросов, оказывается, не таким манером, как следовало бы, бросился на амбра­зуру дзота… Есть ли всему этому предел? Судя по последним публикациям шибко демо­кратических изданий, — нет. Одна, например, газета из номера в номер печатает статьи о том, где лежать Ле­нину. Для неё сейчас это первосте­пенный вопрос. Не горе народное, не грядущий голод, не обнищание по­всеместное — а где лежать Ленину и что ещё переименовать из непереиме­нованного.

Не так давно «Аргументы и фак­ты» внесли в нынешний «театр аб­сурда» свеженькую новость: писа­тель А. Жовтис  опуб­ликовал «Уточнение к канонической версии» (№ 38). А редакция к ней рубрику приспособила: «К обстоятель­ствам гибели Зои Космодемьянской». Вы думаете, их в самом деле интересуют обстоятельства гибели юной партизанки? Да ничего по­добного! Просто по этому имени ещё никто квачом не проходился, и они торопятся быть первыми. Ведь на чистом так эффектно смотрят­ся брызги дёгтя.

Так вот писатель Жовтис решил поделиться своими сомнениями по факту совершения подвига комсомолкой Зоей Космодемьянской. Его другу Н. Анову (тоже, кстати, писателю) одна учительница из села Петрищева, где была казнена девушка, под большим секретом сообщила, что подвига не было, но попросила, чтобы эта новость «ос­талась между ними». Ну, не удержался Анов, поделился «страш­ным» секретом с другом, а тот в свою очередь — с 24 миллионами чи­тателей. Вы спросите фамилию этой сверхсекретной учительницы? Запамятовали, запамятовали её сочинители. Да разве так это важно, когда что-то уточняешь? Важно, что сообщила она. «Маленькая сморщенная старушка» Лукерья добавила к этому ещё кое-что по мелочи. Фамилия Лукерьи? Её тоже писатели не запомнили. Пола­гают, вероятно, что «Аргументам и фактам» можно верить на слово. Жовтис лишь уточнил: «Та самая, на которую ссылается Лидов в  своём очерке». Перечитал я очерк «Таня» — нет там никакой Луке­рьи. Есть Прасковья Яковлевна Кулик, в доме которой и провела свою последнюю ночь перед казнью Зоя. Так, может, для Жовтиса (как и самой массовой, и самой дешёвой газеты) всё одно — что Луке­рья, что Прасковья. Ему же, Жовтису, не точность, не истина нуж­на, а сенсация, да поскандальней. Вот он, например, со слов своего друга пишет, что в Петрищеве немцев на постое не было. По этой причине поджигать там партизанам ничего не стоило.

А наша землячка Нора Смирнова, которая, как и Зоя, выполняла боевые диверсионные задания в тылу врага, долго собиравшая и изу­чавшая документы военных лет, свидетельствует: «В Петрищево располагался штаб 332-го полка 197-й пехотной дивизии противни­ка». Кому верить? Жовтису, который пересказывает свою версию с чужих слов и мало что помнит сам, или же разведчице Смирновой? У меня больше доверия к землячке. Да разве по этому поводу стоит дискутировать? Разве это не уточняется элементарным обращением в архив? Так были или не были? Приведу только один эпизод из той драмы, которая разыгралась в Петрищево полвека назад. Пленную партизанку сперва завели в дом к жительнице В. М. Седовой, а по­том, избитую, повели через всё село в дом Ворониных, где распола­гался штаб полка (по другим сведениям — штаб войск связи). И именно в тот вечер подполковник Рюдерер допрашивал Зою. О том, как допрашивал, лучше не писать. Вот небольшая цитата из прото­кола показания немецкого военнопленного унтер-офицера Карла Бейерлейна: «Девушку приволокли в помещение штаба, вскоре туда явился командир полка подполковник Рюдерер, награждённый ры­царским крестом. Через переводчика он хотел добиться не только признания, но и выяснить имена помощников, но ни одно слово не сорвалось с губ девушки. Командир задрожал от злости. Резким пре­рывающимся голосом он приказал раздеть её до рубашки и бить пал­ками. Но маленькая героиня вашего народа осталась тверда. Она не знала, что такое предательство…»

Немецкому унтер-офицеру, наверное, лучше знать, были ли нем­цы в Петрищеве. Были! И даже их штаб здесь базировался. Или, по Жовтису, и этот шкодливый вояка способствовал созданию «выгод­ной сталинской пропаганде версии события?» Не до того ему, дума­ется, было.
И вот под рубрикой «У газетного киоска» мы опубликовали крат­кое изложение вышеупомянутой статьи из «Аргументов и фактов». Не потому, что разделяли взгляды её автора, а чтобы показать чита­телям беспардонность иных «уточнителей», запоздалых «летопис­цев» прошлой войны, и пожалели об этом. В редакции затрезвонили телефоны, посыпались возмущённые письма читателей. «Я не могу изложить глубины своих чувств от прочитанного, — пишет нам А. Васи­льев из Тамбова. — Ощущение такое, будто я прикоснулся к чему-то гадкому, бездуховному и низменному. На Руси всегда считалось без­нравственным говорить плохо о покойниках. А тут, спустя 50 лет, «праведники» очерняют девчонку, которая заплатила за свои по­ступки жизнью. …Я очень огорчен, что новая газета «Тамбовская жизнь » перепечатала такую безнравственную статью из другой газе­ты. Для чего? Если и впредь будет такое, вы в моём лице потеряете своего читателя».

Да, приходится согласиться: без комментариев эту одиозную ста­тейку из «Аргументов и фактов» даже в изложении публиковать не стоило. Но и обойти её молчанием было нельзя. Как нам стало изве­стно, экскурсоводы областного музея уже сделали «поправку» на но­вую «версию» и в своих беседах со школьниками вовсю цитируют «сенсационное» открытие Жовтиса. Зашелестели слухи и по некото­рым школам: «Вы читали?.. Вы слышали?.. Оказывается, Зоя… Да что вы говорите?.. Сама читала!» Заложенный в статье яд безверия и нигилизма начал свою разрушительную работу. Вот почему мы и ре­шили напомнить Жовтису, а заодно и редколлегии «АиФа», что же произошло в Петрищево полвека назад.

…Итак, холодная морозная осень 1941 года… Бои велись уже на подступах к Москве, в дачной местности. Смертельная угроза навис­ла над столицей. Вчерашняя школьница Зоя Космодемьянская всту­пает в разведывательно-диверсионную группу. Добивается этого на­стойчиво, ибо с первого захода комиссия её кандидатуру отклонила  —  уж больно юна. 31 октября группа направляется в деревню Кунцево, где в воинской части юноши и девушки изучали стрелковое оружие, приобретали навыки взрывных работ. А уже 4 ноября отважные мстители переходят линию фронта, углубляются в тыл врага. Они обвешаны гранатами, через плечо перекинуты сумки, в которых хранятся   бутылки с зажигательной смесью. В вещевых мешках,  кроме десятидневного запаса продуктов — мины, тол, термитные ша­рики и термитные спички. У ребят — винтовки, у девушек — наганы. Им предстояло заминировать Волоколамское шоссе, регулярно сооб­щать интересующие командование Западного фронта разведданные. Первая успешная операция была проведена 7 ноября. В конце нояб­ря группа, по распоряжению разведуправления фронта, выдвину­лась к Петрищеву. Уж не потому ли, что там находился вражеский штаб полка? Ведь готовилось мощное наступление под Москвой. А они взрывали мосты, рвали связь, устраивали пожары в расположе­нии гитлеровцев, давая ориентиры для наших бомбардировщиков. Второй выход Зои в Петрищево оказался роковым. Кто же пленил отважную партизанку? Караульные из местных жителей, как счи­тают Анов-Жовтис? Зачем гадать на кофейной гуще. Сохранились свидетельства очевидцев, публикации по свежим следам Петра Ли­дова и Сергея Любимова, многочисленные документы, неопублико­ванные дневники… 26 ноября на операцию с Зоей выходил её ровес­ник. Он сам напросился в действующую в тылу врага часть. Вместе с Зоей Василий должен был бросить бутылку с зажигательной сме­сью, но в последнюю минуту дрогнул, оставил девушку одну, а сам попытался скрыться. Далеко ему уйти не удалось. Он был задержан немцами, дал им показания о действиях партизан. Да, Клубков со­вершил предательство, но его вина в гибели Зои косвенна. В поимке её принял активное участие житель села Петрищево, пьяница и не­мецкий прихвостень С. Свиридов. Кстати, Лидов, беседовавший с ним в январе 1942 года, и не зная ещё, с каким негодяем имеет дело, записал в дневнике: «Он (Свиридов — И. О.) вёл себя весьма подозри­тельно». И не ошибся журналист, не подвела его интуиция. Свиде­тельскими показаниями на суде была доказана вина Свиридова. Это он в ноябрьской темени первым заметил Зою, пробирающуюся к на­меченному объекту. Это он трусливо побежал за немецким карау­лом, который и схватил девушку. На вопрос следователя, какое же вознаграждение за предательство получил немецкий пособник, тот ответил: «Кроме угощения вином, ничего».

О том, как мужественно вела себя Зоя, оказавшись в лапах ино­земных палачей, которых язык не поворачивается назвать людьми, общеизвестно. И писать об этом не буду. Не могу. Кровь стынет в жи­лах, когда перечитываешь документальный очерк Петра Лидова «Таня», бесхитростные свидетельства очевидцев казни девушки.

«Неужели все это правда, неужто бывают такие?» — спрашивала у рассказчика хозяйка придорожной избы. Бывают. И прав был журналист, написавший полвека назад: «Немеркнущая слава о ней разнесётся по всей советской земле…» — так оно и было. Так оно и есть на самом деле. Имя Зои без всякой натяжки слилось в нашем со­знании с понятием мужества, чести, девичьей чистоты, высокого па­триотизма. Ныне всё это не в почёте. В Королевстве Кривых Зеркал всё перевернулось, как в доме Облонских. «Не настало ли время,  —  спрашивает автор статьи в «Аргументах и фактах», — выяснить, что же в действительности произошло в деревне Петрищево в дни окку­пации?» Что тут сказать? Для Жовтиса, наверное, настало. И вот уже ставится под сомнение подвиг. Муссируется «версия»: а Зоя ли была захоронена в Петрищеве? И если всё-таки Зоя — не шизофре­ничка ли она? Кощунству этому нет предела. Тамбовцы, доколе же мы будем терпеть издевательство над памятью землячки? Где вы, рабочие совхоза, носящего имя Космодемьянской? Где лауреаты об­ластной комсомольской премии её имени? Почему молчите? Где вы, школьные следопыты, партизаны, убелённые сединами воины? Умирая в фашистской петле, Зоя успела крикнуть: «Это счастье  —  умереть за свой народ!» Мой народ! Что же ты не заступишься за дочь свою, положившую жизнь на алтарь Отечества?

Но не все молчат. Семья Петра Лидова прислала в «Аргументы и факты» письмо. В нём совершенно справедливо пишется, что писа­тель Жовтис, полемизируя с так называемой официальной версией подвига Зои, просто плохо с ней знаком. Сохранились в семейном ар­хиве Лидова документы, подтверждающие, что «целью отряда были именно фашисты, которые действительно находились в подожжён­ных избах» («АиФ», № 43). Бывший боец истребительного отряда В. Залужный сообщает в том же номере «АиФа», что «диверсионным от­рядам запрещалось поджигать дома жителей». И тоже уличает Жов­тиса в фальсификации, в вымысле. Вынужденная опубликовать эти письма в интересах, так сказать, торжества плюрализма и доказа­тельства своей беспристрастности, редакция «уравновешивает» их другими «жареными фактами».

Так, некто В. Леонидов из Москвы сообщает байку, которую он слышал (обращаю внимание — слышал) от одного жителя (конечно же, бесфамильного) примерно в 1958 году. И о чём же повествует сей любитель легенд и апокрифов? О том, как в третий раз откапывали труп Зои для опознания. Тут, по сло­вам воспоминателя, «началось чудо-представление. Каждая женщина в Тане опознала свою дочь… Побоище было страшное», но всех «разогнала длинная и худая женщина, впослед­ствии оказавшаяся Космодемьян­ской». Вас, читатель, еще не тошнит от пошлости, от развязности, нравст­венной глухоты тех, кто всё это пи­шет и кто печатает? Если нет, тогда ещё один факт. Врачи ведущего на­учно-методического центра Н. Камельсон со товарищи вспомнили к месту, что в 1938-1939 годах «14-летняя Зоя Космодемьянская неод­нократно находилась на обследовании… У неё подозревали шизо­френию». Подозревали? Ну и что дальше? Смысл-то какой наши Гиппократы вкладывают в свою информацию? Он становится яс­ным, когда мы узнаём, что после войны двое (не иначе в штатском?) пришли в больницу «и изъяли историю болезни Космодемьянской». Попробуй теперь проверь: изъяли или там изымать было нечего? Но червь сомнения запущен: а не была ли героиня шизофреничкой? Ох, подозрительно…

Боже, что мы за страна, что мы за люди?! Фашистский холуй Свиридов выдал Зою за бутылку шнапса, но мы-то за что распинаем память этой святой девочки на кресте невежества и нравственного беспредела? Возможно ли это ещё где-нибудь? Во Франции, напри­мер, с Жанной д’Арк? Почему же мы так легко и бездушно отдаём нашу Орлеанскую деву на поругание?

«Над тобою не властны года», — написала о нашей землячке Юлия Друнина, пережившая ад войны. Это только и сглаживает горечь. Ни года, ни жовтисы, ни «Аргументы и факты» не властны над подвигом Зои. А сама она находится в сердце породившего её наро­да. И вечным, недосягаемым монументом героине стала малая пла­нета в созвездии Овна. Международный планетный центр назвал её Зоей. И она продолжает нам сиять в безбрежьи Вселенной, и ника­ким «Аргументам» не удастся бросить на неё тень. Руки коротки. Сбываются слова боевой подруги Клавы Милорадовой о Зое: «Она многих ещё поднимет на борьбу, многим осветит путь своим подвигом». Так и будет. Ей посвящают стихи и песни, о ней продолжают создавать книги. Беспредельным горем и торжествующей гордостью пронизан «Народный плач о Зое» сибирской сказительницы Чигаевой.

А всем «гробокопателям», всем «уточнителям версии» скажу словами Горького: «А вы на земле проживёте, как черви слепые жи­вут. Ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют».

АВТОРСКОЕ И ЧИТАТЕЛЬСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

Эта статья, опубликованная в «Тамбовской жизни» 20 ноября 1991 года, вызвала широкую читательскую почту. Письма шли и шли. Не меньше было и телефонных звонков. И тогда редакция ре­шила предоставить слово землякам героини. Прислали в первые же дни в редакцию свои отклики ветеран труда Е. Годова, библиотекарь из Жердевки И. Юганова, К. Романова и В. Фомина из Тамбова, М. Разуваев из Кирсанова, А. Васильев и А. Мокшакова из областного центра, группа партизан-подпольщиков: Е. Волосевич, Ю. Шебунова, Б. Петкович, Ю. Кузнецова, Ф. Мымриков и многие-многие дру­гие неравнодушные люди. «Это как глоток чистой воды среди пото­ков грязных помоев, которые каждый день выливаются на наши го­ловы так называемой свободной прессой, радио России, телевидени­ем, — написала наша читательница, не указавшая своей фамилии. — Ведь всю историю исковыряли, живого места нет… Всё охаяли, оп­левали, облили грязью. Кто следующий? Только вчера по радио Рос­сии какие-то безголосые кретины исполняли куплеты о Чкалове (причём произносили эту всем известную фамилию как Чекалов). Что им до того, что Чкалов — наша слава и гордость. Для таких холуев, не имеющих ни чести, ни совести, таких понятий не существу­ет. Типичное беспредельное хамство…»

Если начать цитировать письма, то трудно будет остановиться. В них, говоря словами поэта, «душ золотые россыпи». В них — боль, недоумение, презрение к безродным манкуртам и в то же время гор­дость за нашу Зою, за наш народ, породивший героиню. Вот только несколько строчек из них: «В те далекие годы я была на Дальнем Востоке, служила в военно-морском госпитале. Когда мы прочитали в газете очерк «Таня», то плакали навзрыд. Этому писаке Жовтису не понять того патриотизма и того героизма, с каким люди шли на смерть за свою русскую землю. Он написал циничную и грязную ста­тейку». «С большим вниманием и душевным волнением прочитали мы, работники библиотеки, очерк «Покушение на  подвиг«. Спасибо вам! Спасибо за то, что не промолчали, заступились за Зою, за па­мять о ней». «Иногда плакать хочется от бессилия, когда всё святое в нашей жизни обливается грязью». «А Зою оставьте в покое. Она за свои поступки отдала всё, что у неё было — жизнь». «Автор статьи Жовтис. Указано, что он — писатель, но, думаю, крыса выползла из норы и в угоду Горбачёву и Ельцину старается помочь, как более очернить нашу жизнь, наш добросовестный народ… Жаль, народ оказался таким слепым и поверил этим двум утопистам…» «Госпо­ди, если ты есть, заступись за наши души грешные, хотя бы на том свете, если на этом некому. Не трогайте мёртвых, не бередите души  живых…»

И вот такие письма остались в редакционном архиве. Почему? Пока мы их готовили к печати, появились статьи в «Правде», «Со­ветской России», «Труде», «Московском комсомольце», еженедель­нике «Жизнь» и некоторых других изданиях. Их авторы камня на камне не оставили от злобствующих измышлениях «прогрессистов» из «Аргументов и фактов». Примечательно, что редакция этого из­дания, сотворившая столь «пахучее блюдо», не откликнулась ни на одну из публикаций. При всей бесстыжести, которая была проявле­на организаторами этой клеветнической кампании, им нечего было сказать в своё оправдание. «Гробокопатели» сделали своё подлое де­ло и молча отошли в сторонку. Впрочем, это их дело. Удивительно другое. Наша «молодёжная» газета, бывшая комсомольская, в день рождения Зои Космодемьянской не опубликовала о ней ни одной строчки, но зато приурочила к этой дате (а может, это случайность?) завлекательный «проблемный» материал «Тамбову нужен публич­ный дом». Да уж, конечно, когда всё растоптано, предано, оплёвано — только публичный дом и остаётся. В эту «демократическую» голо­духу борделя нам как раз и не хватает…

Другая тамбовская «независимая» газета под двойным названи­ем, шибко гордящаяся своей радикальностью, вмешалась в наш спор с «уточнителем» Жовтисом. Конечно, она была не на стороне «Тамбовской жизни». Господин С., сочинивший свой длинный и не­внятный трактат на заданную тему, стремился и невинность соблю­сти, и капитал приобрести: лишний раз засвидетельствовал своё по­чтение демократам, в очередной раз укусил «Тамбовку», продемон­стрировал свою мнимую объективность. Мы этим господам, кото­рых хорошо знаем, не доставили радости своим полемическим отве­том. И не только потому, что не видим предмета для спора. Просто, чтобы не создавать им излишней рекламы, которую они так обожа­ют.

Три месяца прошло со времени первой публикации очерка, столь­ко событий прошумело с тех пор, столько вихрей пронеслось по стра­ницам газет, столько потрясений мы все пережили. Один декабрь­ский беловежско-пущинский поворот чего стоит! А письма всё шли. И вот совсем недавно, в канун Дня Вооруженных сил получили ещё одно от участника Великой Отечественной войны В. Шутова. Он, в частности, пишет: «В последнее время на страницах наших газет стали появляться статьи, которые перечёркивают массовый героизм всего советского народа… Как будто люди, что воевали, трудились в тылу, переживали, блокаду, защищали Сталина, а не свою страну. Появилась статья такого «писателя», как Жовтис, который хотел бы доказать, что Зоя была не героиней, а чуть ли не врагом. Появи­лись статьи, восхваляющие предателя Власова, власовцев, бендеровцев, бульбовцев, мельниковцев и т. д. Но это же чушь. Я знаю вла­совцев и бендеровцев не по газетам. В войну после окончания спец­школы два года находился в тылу врага. Они как были, так и оста­лись предателями. Только тот, кто не нюхал пороха, может утверж­дать обратное». Думается, под этим письмом ветерана могли бы подписаться очень многие. Особенно его бывшие товарищи по оружию. И они никогда не позволят трепать имя Зои никаким жовтисам, ни­каким перевертышам, по-хамелеонски перекрасившимся в нужный  защитный цвет.

А всё ли мы знаем о подвиге Зои? Да нет, конечно. Но это не по­вод для различных инсинуаций и спекуляций. Нужен добросовест­ный исторический поиск, кропотливое исследование. До последнего времени в печати высказывалось сомнение: а действительно ли Зоя Космодемьянская была повешена в Петрищево в ноябре 1941 года? Называлось имя другой отважной девушки, пропавшей без вести, — Лили Азолиной. Опытнейшие криминалисты провели недавно экс­пертизу и однозначно установили: на фотоснимках повешенной де­вушки запечатлена Зоя Космодемьянская («Жизнь», № 3, январь  1992).

Читатель В. Шульгин упрекнул меня в незнании приказа Стали­на об уничтожении населённых пунктов в районе линии фронта. Чем, мол, и занималась Зоя и её товарищи. Я ссылался на бывшего бойца истребительного отряда В. Залужного, который в тех же «Ар­гументах и фактах» писал, что диверсионным отрядам запрещалось поджигать дома жителей. Так что, думается, господину Шульгину лучше бы поговорить с товарищем Залужным. Но ведь на войне, как на войне. Бывали случаи, когда селяне сами поджигали собственные хаты, чтобы они не достались ворогу. Так что же, теперь и их будем винить в этом? Как пишет в «Правде» Виктор Кожемяко, «мы знаем сотни сёл и деревень, спалённых гитлеровцами (не только знамени­тую Хатынь, но и, скажем, Грибцово — рядом с Петрищевым), но нет столь же массовых и убедительных фактов о таких действиях с на­шей стороны».

Но почему Петрищево стало объектом повышенного стратегичес­кого внимания? Слово командиру диверсионного отряда А. Спрогису: здесь, в Петрищеве, «немцы расположили часть армейской ра­диоразведки. Она перехватывала наши радиопереговоры, устраива­ла эфирные помехи. В те дни советское командование планировало мощное наступление. Вот почему стало необходимо вывести вражес­кую станцию из строя хотя бы на некоторое время». Для выполне­ния ответственного задания посылали не одну группу, и всё неудачно. Несли потери. И только в одну из вылазок Зое удалось поджечь три дома и конюшню. Она настояла на повторной диверсии. «Коман­дир был вынужден оставить в помощь некоего Клочкова (сейчас кое-кто из публикаторов называет другую фамилию), до войны он воз­главлял комсомольскую организацию одного крупного завода. Они пробрались в Петрищево, где их схватили немцы. Зоя действитель­но вела себя геройски, с достоинством вынесла все муки и была по­вешена. Зато Клочков сразу же согласился сотрудничать с немцами. Не исключено, что именно он выдал немцам Зою и имя ее сообщил, хотя это никакого значения не имело». (В. Лавров. «Зоя», «Москов­ский комсомолец», 12 декабря 1991 г.).

Писатель Владимир Успенский рассказывает, что, начиная с хру­щевских времен, в печати стали появляться заметки и статьи, про­никнутые стремлением принизить, очернить, развенчать подвиг ге­роини, лишить его общественного смысла. У него, написавшего кни­гу о нашей землячке, скопилась целая папка таких «разоблачитель­ных» вырезок, причём обнаружилась интересная закономерность. «Разоблачения», как правило, появляются в ноябре — декабре, ког­да отмечается очередная годовщина разгрома немцев под Москвой, когда наступает печальная дата гибели Зои Космодемьянской. Кому это нужно и для чего это делается, я думаю, читатель сделает выво­ды сам.

…Как невозможно закрыть солнце ладонью, так никто не в силах опорочить подвиг Зои, сельской тамбовской девочки, потрясшей мир силой своего духа. Им, духовным кастратам, этого не понять. Потому и глумятся они над памятью героини, которая со временем, я верю в это, будет причислена к лику святых наравне с Сергием Ра­донежским и Александром Невским.

Иван Овсянников.

«Тамбовская жизнь». 1991 -1992 гг.

ИМЯ ЗАЖГЛОСЬ… ЗВЕЗДОЙ

С  той лихой военной поры прошло немало лет. И вот однажды, просматривая книги о Великой Отечественной, я встретил знакомую фотографию, при виде которой больно сжалось сердце. На снимке круп­ным планом была запечатлена мертвая девушка, лежав­шая на снегу с обрывком веревки вокруг шеи. Да, это бы­ла она — Зоя Космодемьянская.

Картина трагической гибели Зои не раз возникала в моей памяти и пробудила мысль о том, что именем слав­ной героини следовало бы назвать одну из безымянных малых планет Солнечной системы. Пусть такая планета будет вечным космическим «монументом» бесстрашной девушке, а ее имя засияет в небе звездой!

Возможно, не все знают, что такое малые планеты. Где и как их наблюдают?

Вокруг Солнца, в основном между орбитами Марса и Юпитера, движутся тысячи малых небесных тел. Боль­шинство из них представляют собой бесформенные ска­листые глыбы размером в несколько километров. Это и есть малые планеты. В телескоп они кажутся светя­щимися точками, похожими на слабые звезды. Вот поче­му их еще называют астероидами, что означает «звездоподобные».

Наблюдения малых планет в России были начаты в 1912 году в Симеизской обсерватории. Чистый горный воздух Крыма и тёмные южные ночи — всё это благоприятствовало наблюдениям. Здесь оте­чественными астрономами было от­крыто 148 новых астероидов.

В годы войны Симеизская обсер­ватория была разрушена, а после Ве­ликой Победы в Бахчисарайском районе была построена Крымская ас­трофизическая обсерватория (КрАО) Академии наук СССР. С 1964 года там работает группа наблюдателей малых планет, которую возглавляет учёный-астроном Николай Степано­вич Черных. В основном это бывшие научные сотрудники Института тео­ретической астрономии. За долгие годы наблюдения наши крымчане об­наружили в просторах Солнечной системы более тысячи никому не ведомых ранее планет и две кометы.

…На холмистом горном плато, где в небесную синеву устремились серебристые купола астрономичес­ких башен, обычное и необычное соседствует рядом. Когда дневное светило уходит за горизонт, в обсерватории наступает самая страд­ная пора. Навстречу звёздным россыпям устремляются объективы двойного 40-сантиметрового астрографа — специального телескопа, предназначенного для фотографирования небесных светил.

Чтобы открыть новую планету, совсем недостаточно однажды уви­деть в поле зрения телескопа какую-то неизвестную мерцающую искор­ку или заметить появление новой, едва различимой точки на фотогра­фической пластинке. Необходимо выполнить не менее трех последова­тельных наблюдений незнакомого объекта и проследить за его движе­нием среди звёзд, чтобы затем вычислить орбиту. Однако очень часто наблюдениям мешает непогода или слабый свет планетки тонет в ярком лунном сиянии. И тогда удача уплывает из рук: неожиданная находка бесследно теряется в космической бездне…

Но если даже и повезёт, то о своей находке астроном узнаёт не скоро, через несколько лет, при очередной встрече с «незнакомкой», конечно, если её удастся найти на небе в ожидаемом месте и отнаблюдать заново. И только тогда, после надёжного определения  орбиты нового небесного тела, когда появится уверенность в том, что за его движением можно будет следить и оно не потеряется, ма­лая планета получает свой постоянный порядковый номер и зано­сится в специальный каталог. Такой каталог-справочник ежегодно издается в городе на Неве  — Санкт-Петербурге. Им пользуются астро­номы всего земного шара, участвующие в международной програм­ме наблюдений малых планет. Число известных астероидов уже до­стигло пятидесяти тысяч.

Первооткрывателю малой планеты дано право выбрать для своей «новорожденной» имя-название. Но только после его утверждения в Комитете по наименованию малых планет Международного астро­номического союза оно заносится в каталог рядом с порядковым но­мером планеты.

Большинству малых планет, открытых в числе первых, были да­ны имена древнеримских и древнегреческих богинь — Церера, Паллада, Веста, Юнона, Урания… Но, так как число астероидов быстро росло, «мифологические запасы» скоро исчерпались. Тогда решили давать астероидам обычные женские имена, и астрономы стали на­зывать их в честь своих любимых… Но в настоящее время данное правило больше не соблюдается — планетам дают и мужские имена.

А есть имена, начертанные кровью… Это имена самых дорогих нам людей, павших в борьбе за честь, свободу и независимость на­шей Родины.

В ноябре 1971 года — в канун 30-летия подвига Зои Космодемьян­ской — автор этих строк обратился к отечественным астрономам со страниц «Комсомольской правды» с призывом: «Исследователи ма­лых планет, назовите одну из них Зоя! Пусть отныне по околосол­нечной орбите движется планета, носящая имя верной дочери Ле­нинского комсомола, Героя Советского Союза Зои Космодемьян­ской».*  (*  Коротцев  О.Н.  Гордое  имя  —  планете.  —  «Комсомольская  правда»,  1971,  14  ноября,  №  267.)

Призыв был услышан и поддержан. Научный сотрудник Инсти­тута теоретической астрономии Тамара Михайловна Смирнова пред­ложила назвать именем Зои малую планету № 1793, открытую ею в КрАО 28 февраля 1968 года.

Правда, еще до открытия Т. М. Смирновой данная планета уже не менее восьми раз оказывалась в поле зрения астрономов. А самое первое ее наблюдение, как выяснили с помощью ЭВМ в США, отно­сится к 1932 году. Но все эти наблюдения были разрозненные, они не позволяли определить орбиту астероида, и потому его каждый раз теряли. И только ряд последовательных наблюдений, выполненных Тамарой Михайловной, позволил вычислить орбиту новой планеты, и теперь ее наблюдают регулярно,

Около четырёх лет планета № 1793 оставалась безымянной. Но вот её «досье» было направлено за океан — в Международный пла­нетный центр, где и состоялось официальное утверждение ее назва­ния — Зоя. По моей просьбе ленинградский поэт Юрий Оболенцев по­святил этому событию свои проникновенные поэтические строки. Совсем не просто было мне сочинить на стихи Оболенцева величест­венную мелодию… Так родилась песня.

Светлой памяти

Зои Космодемьянской

посвящается

ПЛАНЕТА ЗОЯ

Сл. Юрия Оболенцева                                                Муз. Олега Коротцева    

Молились небу тысячи веков —

Незыблемо и свято было это.

Лишь имена мифических богов

Давало Человечество планетам.

Но, распрямившись, жители Земли

Взорвали вольной мыслью твердь устое

И новую планету нарекли

По имени обычной смертной — Зоя…

Горячим пеплом в памяти рассказ

О том, как в стужу, по снегу, босая

Шла девушка несломленной на казнь,

От поруганья Родину спасая.

…Мы будем жить, работать день за днем,

И людям покорится скорость света…

И вот однажды вздрогнет космодром —

Рванётся в небо новая ракета.

Уйдет в безмолвье, в звездные дожди —

Дороги в Неизвестное пробиты…

Землян к себе, планета ЗОЯ, жди —

Прочертим трассу до твоей орбиты!

Малая планета Зоя, как и большинство её космических сестёр, движется на значительном удалении от Солнца: 333 миллиона кило­метров — таково её среднее расстояние от дневного светила. Вследст­вие вытянутости орбиты это расстояние изменяется от 300 до 365 миллионов километров. Обращение по орбите планета совершает за 3 года 4 месяца. Значит, в течение 10 лет она трижды обходит вокруг Солнца и возвращается в прежнее положение относительно Солнца и Земли.

В среднем через каждые 17 месяцев планета Зоя сближается с Землей (очередное сближение произойдет 25 декабря 2003 года; пла­нета будет находиться в зодиакальном созвездии Близнецов). Но да­же в периоды наиболее благоприятных «встреч» она никогда не бы­вает расположена к нам ближе, чем Солнце (напомним: среднее рас­стояние Земли от центрального светила — 150 миллионов километров). Прильнув глазом к окуляру телескопа, наведенного на участок звёздного неба, где движется астероид, вы заметили бы слабо светя­щуюся «звезду», которая не отмечена на звёздной карте (планеты постоянно перемещаются!). Это и есть малая планета Зоя.

Большинство астероидов даже в мощные телескопы видны светя­щимися точками — без малейших признаков планетных дисков.

Поэтому их размеры определяют по принципу: чем ярче кажется астероид — тем он крупнее. Понятно, что, вычисляя величину плане­ты неправильной формы таким приближенным способом, астроном довольствуется лишь тем, что узнает её средний диаметр. У планеты № 1793 он равен примерно одиннадцати километрам, что не так уж мало.

Если сравнить Зою с такой знаменитостью из мира малых пла­нет, как Икар, то последний рядом с ней выглядел бы совсем карли­ком: по объему и по массе Зоя крупнее Икара в тысячу раз! И всё же сила тяжести на планете № 1793 в две тысячи раз меньше, чем на Земле. Космонавт даже в тяжёлом скафандре был бы там легче во­робья…

Присвоение имени легендарной партизанки-разведчицы малой пла­нете положило начало созданию Космического мемориала героев Вели­кой Отечественной войны, равного которому еще не было в мировой ис­тории. Сейчас в мемориале насчитывается 132 планеты-«памятника», названных в честь участников войны и городов-героев.

«Звездный» мемориал героев войны — это наша память. Память о тех, кого уже нет. И наш долг сохранить благодарную память о храбрых защитниках Родины в названиях «звезд» и передать её следующим поколениям. Наверное, все-таки очень важно, под каки­ми звездами вырастут наши дети и внуки.

2003 г.

Олег Коротцев.

ЭСКИЗ  «ЗОЯ В ОГОРОДЕ»

Письмо Л. Т. Космодемьянской художнику В. Н. Кожухову

Тамбовцы преклонного возраста помнят, конечно, старейшего художника края Василия Николаевича Кожухова (1882-1964).

Он долгое время преподавал в педагогическом училище им. К. Д. Ушинского, был награжден орденом Ленина.

Знают его и как портретиста. Наиболее известно его полотно «Чтение Указа об основании города Тамбова».

Когда стало известно о подвиге нашей землячки, В. Н. Кожухов решил сделать серию рисунков, посвященных Зое.

Судя по всему, он встречался с матерью героини, после чего и послал ей свои первые наброски

Уважаемый Василий Николаевич!

 Простите, что задержала эскизы так долго, но вы пой­мите, что в Москве я занята больше, чем была в Тамбове. Относительно эскизов скажу только то, что если вы хо­тите связать с действительностью, то придется менять многое. Во-первых, когда Зое было 8 лет, то у дедушки коз-то не было, а были коровы и овцы. У дедушки был и дом не тот, который сейчас, и дедушка был гораздо моложе.

Теперь то, что есть у вас: у Зои носик попрямее, кос­тюм Зоя всегда носила такой — широкую коротенькую юбочку в складку синего или черного цвета и светлую блузку с пионерским галстуком. Обувь можно оставить и так, как есть у вас, можно в чулках и туфлях.

Брат Зои с 6-ти лет ее догнал в росте. Лысым он ни­когда не был, у него темные густые волнистые волосы и синие глаза, у Зои глаза потемнее.

Второй эскиз «Зоя в огороде» мне больше нравится, но не нравится только Зоя.
Действительности, конечно, здесь нет, около дома огорода не было, огороды были очень кра­сивые, много зелени, деревьев. Но сейчас все вырублено, и все изменилось. Так что можно ос­тавить так, как у вас есть. Поза брата в огороде около Зои луч­ше, чем он отдельно показан.

Вы просите порекомендо­вать вам на случай, если вы по­едете в Осиновые Гаи, люби­мые места Зои, я вам еще раз напомню, что ничего вы там не найдете: то, что было, война все изменила, несмотря на то, что фронта там не было.

Последний раз Зоя проводи­ла каникулы у дедушки, когда ей было 16 лет, была она также в селе и в 12 лет.

Оставьте эскизы так, как они у вас начаты, если не сочтете нуж­ным учесть мои замечания, и желаю вам успеха в вашей работе.

27/III-44 г.

С приветом

Л. Космодемьянская.

Опубликовано в газете «Тамбовская жизнь», 1998,12 сентября.

БУДЬТЕ, КАК ЗОЯ!

Моим землякам — тамбовчанам

Двадцать лет тому назад пронеслась над миром грозная буря опустошительной войны. Она при­несла людям горе, лишения и страдания. Но советский народ выдержал это великое испытание, он добился пол­ной победы над гитлеровцами, освободив не только свою родную землю, но и братские страны народной демокра­тии. Мы победили в этой жестокой схватке с черными силами фашизма, благодаря единству нашего многона­ционального, многомиллионного советского народа, ох­ваченного беспредельным патриотизмом и великими идеями коммунизма.

Мы никогда не забудем тех, кто в борьбе за эти высо­кие идеалы не щадил своих жизней. В сердцах наших матерей до сих пор жива боль о погибших близких и ут­раченных детях, которые, как и мои Зоя и Шура, отдали свои жизни за свободу своей Родины.

С тех пор прошло двадцать лет, а перед моими глаза­ми как живое возникает лицо Зои с ее серыми лучисты­ми глазами и нежной улыбкой юного счастья. Такой за­помнилась она мне в наши последние минуты прощанья, когда она уходила в партизанский отряд. «Не беспокой­ся за меня, мама, — сказала она мне, — мы обязательно победим, потому что на нашей стороне правда и справед­ливость».

И она была права — правда восторжествовала. Как сказочная птица Феникс, страна наша вышла еще более мужественной и прекрасной из пожара и пепелищ вой­ны — на земле ее возникли новые города, шумит золотым  колосом целинная степь, отважные космонавты проложили дорогу к звездам, а на самой Луне гордо красуется советский вымпел с сер­пом и молотом — символом нашего трудового народа.

Давно уже нет на земле моей Зои, но за это время выросло новое поколение молодежи, готовой бороться за те же светлые идеалы; со всех концов земного шара приходят ко мне письма со словами учас­тия и обещания продолжать эту славную борьбу за счастье и свободу всего человечества. Рапортуют пионерские отряды и дружины име­ни Зои, и мне кажется, она незримо стоит среди них в пионерском галстуке, высоко подняв руку в своей торжественной клятве: «Будь готов! Будь готов всегда защищать родную землю!», мне кажется, я слышу ее голос и вижу ее сияющие ласковые глаза. Но великим уте­шением мне служит то, что она не даром отдала свою юную жизнь за то, чтобы все люди на земле никогда не испытали более кровавых войн и жили спокойно и радостно.

Хорошие и радостные письма мне пишут пионеры и комсомоль­цы Тамбовщины. С десятками школ, детских домов я поддерживаю систематическую переписку: Покрово-Васильевским детдомом, Канищевской школой-интернатом Пичаевского района, Осиногаевской средней школой и со многими другими школами. Я вместе с ни­ми радуюсь их пионерским делам. И хочется в день 20-летия со дня гибели Зои пожелать моим  юным друзьям-землякам учиться еще лучше, трудиться на благо Родины! Помните, что вам, дорогие това­рищи, придется строить и жить в коммунистическом обществе. Пусть же засияют для всего человечества великие слова коммунис­тической программы: Мир, Труд, Свобода, Братство, Равенство и Счастье для всех людей на земле!

Будьте же счастливы, мои дорогие друзья  тамбовчане. Пусть на вашу долю никогда не выпадет это страшное зло, что выпало на до­лю Зои. Будем же своей отличной учебой и самоотверженным тру­дом крепить мощь и благосостояние нашей великой Родины — опло­та мира во всем мире. Пусть ваши горячие сердца не забывают свою землячку Зою, и образ ее служит вам в воспитании лучших качеств советского человека.

27 ноября 1961 г.

С сердечным материнским приветом

Л. Космодемьянская.

 Газета «Комсомольское знамя», 1961 г., 1 декабря.

СМЕЛО ГЛЯДИТЕ ВПЕРЕД!

Письмо Л. Т. Космодемьянской школьникам Осиногаевской школы

Дорогие товарищи, мои юные друзья!

Приближаются скорбные для меня дни героической смерти моей незабвенной Зои. Я пишу «дни», потому что фашисты почти месяц издевались и над мертвой Зоей. И в этот день хочется послать из нашей краснозвездной вам свой материнский привет.

Ежегодно школы, пионерские дружины и отряды от­мечают день героической гибели Зои — 29 ноября. Хотя прошло уже много лет, но в памяти матери навсегда со­хранится образ моей юной, жизнерадостной, жизнелю­бивой дочери Зои.

Никогда не сотрутся в памяти матери тяжелые годы войны с гитлеровской Германией. Смерть и разрушение принесли подлые фашисты на нашу землю, и нужно бы­ло собрать все мужество, проникнуться сознанием перед Родиной и историей, чтобы отдать молодую жизнь за торжество правого дела. Так поступила моя Зоя, мечтав­шая о литературном институте, так поступил и мой сын Александр, обыкновенный вихрастый паренек, всерьез думавший стать художником.

Мы, люди старшего поколения, закаленные в битвах революции, знали, конечно, что немецкий фашизм рано или поздно протянет свои кровавые лапы к нашей земле, а наши дети были чисты и наивны. Но с первых же дней войны им стало ясно, что они столкнулись с упорным, сильным и злобным врагом, не щадившим ни стариков, ни женщин, ни детей. Это понял наш народ, наши дети.

И вот тогда с миллионами юношей и девушек мои дети отважно ри­нулись в бой и отдали свои юные жизни за свободу и независимость своей любимой Родины. Наши молодые воины показали всему миру несокрушимую силу воли, свое превосходство над зарвавшимся вра­гом и стали примером борьбы за коммунистические идеалы.

Имена героев бессмертны. Народы чтят их память, называя их именами улицы и школы, пионерские дружины, отряды и рабочие бригады. В Москве есть улица имени Зои и Александра Космодемь­янских, их имена присвоены школе, в которой они учились, скоро начнет бороздить моря и океаны второй корабль «Зоя Космодемьян­ская», спущенный со стапелей Николаевской судоверфи, а далекая одноименная планета, открытая недавно, вечно будет бороздить ко­смическое пространство.

Фашистам не удалось навсегда заглушить голос Зои, он звучит вот уже более 30 лет, зовет молодежь на лучшую учебу, на лучшие дела во славу и процветание нашей прекрасной Родины.

Годы идут. И то, что вчера было кровью и плотью, сегодня уже до­стояние истории. Но мы не забудем, мы не вправе забыть тех, кто от­дал свои жизни за торжество идеалов Ленинской Коммунистичес­кой партии.

Дорогие пионеры, комсомольцы, молодежь! Отмечая день герои­ческой смерти Зои и Шуры, я всегда думаю о вас и не сомневаюсь в том, что если потребуется, то и вы по первому зову встанете на защи­ту нашей Родины, которая дала вам счастливое детство. Берегите ее замечательную природу, ее изумительные исторические памятни­ки, изучайте революционное прошлое нашей страны. Все это сдела­ет вас настоящими людьми, строителями светлого будущего. Не страшитесь никаких испытаний, смело глядите вперед!

Желаю вам больших успехов в учебе.

Ноябрь 1972 г.

С сердечным приветом

Л. Космодемьянская.

РАССКАЗЫВАЕТ УЧИТЕЛЬНИЦА…

В 201-й московской школе, где учились Зоя и Шура, до войны сложился талантливый коллектив педагогов. Любимой учительницей Зои была Вера Сергеевна Новоселова.

В изданном пособии для учителей «Уроки словесности» автор И. Преловская пишет о ней: «Новоселова была учителем — публицистом, страстным, непримиримым. И мне всегда кажется, что в подвиг Зои Космодемьянской влилась какая-то часть души Веры Сергеевны Новоселовой: ведь Зоя была ее любимой ученицей, после уроков литературы появлялись в записной книжке Зои цитаты из романа «Что делать?» и «Как закалялась сталь», из Пушкина и Маяковского, а Зоины сочинения читались Верой Сергеевной вслух на уроках»

А вот что рассказала В. Новоселова автору по­собия.

«Класс, в котором училась Зоя, был очень умный. Ре­бята рвались к культуре. Саша Космодемьянский зани­мался в кружке при Третьяковской галерее. Виктор Белокунь не раз выступал по радио как чтец. Читал, на­пример, «Смерть Остапа». Часто бывали на экскурсиях. В Ясной Поляне, в Третьяковке. Зоя отличалась вели­чайшей скромностью. Руки не поднимет, но, если спро­сишь, ответит прекрасно. Она занималась в кружке ху­дожественного чтения у Марии Дмитриевны Сосницкой, однако на вечере выступить отказалась, помешала за­стенчивость. В ее душе была так сильна потребность правды, с которой было даже тяжело жить…

Зою я учила в VII, VIII и IX классах. Но раскрылась она мне с VIII класса, когда написала сочинение о трех богатырях. Я поняла, что передо мной не просто грамот­ная, но и незаурядная ученица, начитанная, мыслящая, принципиальная. Это было ее первое сочинение, которое я полностью прочла классу… В классе часто возникали споры, каждый хотел отстоять свое мнение. Вот мы об­суждаем драму Островского «Гроза». Возникает спор вокруг ее героини. Почему она покончила с собой — от силы или от сла­бости духа? Я им давала полную свободу высказаться. Образ Катери­ны они все-таки не приняли, потому что она не боролась, а ушла из жизни…»

Вере Сергеевне Новоселовой выпала трагическая миссия помочь установить личность Зои после гибели героини.

И. Преловская

«Уроки словесности», М. 1981 г.

«ЭТО БЫЛИ НАСТОЯЩИЕ ЛЮДИ…»

Крепкая дружба связывала ребят из Клуба интернациональной дружбы (КИД) «Планета» села Борщевка Тамбовского района и двоюродную сестру Зои Космодемьянской Нину Сергеевну Ланге. Они переписывались, делились интересующей их информацией, обменивались поздравлениями в дни больших праздников. И всегда отмечали день рождения Зои — 13 сентября. Ру­ководитель клуба и создатель музея семьи Космодемьянских  Лидия Алексеевна Шебунова попросила Н. Ланге поделиться воспоминаниями о Зое. «К сожалению, об этом я узнала слишком поздно, чтобы написать что-нибудь более или менее подробно, — пи­сала уже тяжелобольная Нина Сергеевна в Борщевку. — Поэтому посылаю вам то, что сумела написать за сегодняшний вечер». Думается, и эти крупицы воспоминаний будут интересны всем, кто чтит память нашей народной героини, преклоняется перед ее подвигом. Подлинник письма хранится у Л. А. Шебуновой

Дорогие друзья!

Сердечное спасибо вам за добрую память о Зое, Шуре и тете Любе. Это были настоящие люди, недаром их взра­стила тамбовская земля. Земля, которая имеет свою ис­торию и в настоящее время не утратила своей самостоя­тельности, и в смутное время не потеряла своего лица.

Зоя и Шура почти каждое лето ездили в Осиновые Гаи к дедушке и бабушке. Летом 1936 г. я с мамой и моим братом Леликом пришли из деревни Вельможки в Оси­новые Гаи и все вместе отдыхали.

О мертвых плохо не говорят, но о Зое действительно ничего плохого сказать нельзя. Это была очень трудолю­бивая, добрая, честная девочка, ни на какие компромис­сы она не шла. А таким людям живется трудно. Зоя бы­ла очень отзывчива на добро. Жили мы в трудное время. Как-то весной мама достала кусок ситца и сшила по красному сарафанчику мне и Зое. Зоя была очень до­вольна, сарафанчик ей очень шел к ее смуглому лицу. Осенью бабушка прислала из Гаев шерстяную пряжу, и Зоя в благодарность связала мне теплые рейтузы.

В Москве мы жили далеко друг от друга, но виделись довольно часто, к нам — на улицу Б. Полянка – часто  приезжала тетя Люба, а когда под­росли, приезжали и Зоя с Шурой. Когда они учились в старших клас­сах, ввели плату за обучение. Мой отец — Чуриков Сергей Тимофеевич  —  был начальником Геологического фонда СССР. В фонде составлялось много карт. Зоя с Шурой стали чер­тить геологические карты, чтобы за­работать деньги на обучение. Зоя к работе относилась очень ответствен­но, и если папа находил какую-ни­будь ошибку, пусть очень малень­кую, Зоя ни за что не соглашалась ее оставить и все перечерчивала заново.

Папа очень любил и жалел свою сестру и называл ее Любашей. У тети Любы была очень трудная жизнь. Она рано овдовела, осталась с двумя детьми на руках. Она была очень кра­сивая, высокая, статная. Но замуж она так и не вышла. Почему? Я не знаю, мы как-то на эту тему никогда не говорили, даже в ее по­следние годы. Она работала учительницей, и ей приходилось наби­рать много часов, чтобы прокормить детей. Зоя очень хорошо понима­ла свою маму, у нее был с нею полный контакт.

Внешне Зоя и Шура были непохожи. Зоя была сероглазой, а у Шуры глаза — ярко-синие. Зоя была шатенкой, а Шура — брюнет. Зоя была как взрослый человек — рассудительная, сдержанная, а Шура — как большинство мальчишек — озорной, непокорный. Он был очень талантливый мальчик, он хорошо рисовал. Турецкий по­эт Назым Хикмет, с которым тетя Люба познакомилась во время войны, когда увидел его рисунки, то сказал, что он настолько та­лантлив, что ему и учиться не надо. Но Шура ушел на фронт защи­щать свою Родину и мстить за сестру. Уже фронтовику, повоевавше­му, раненому и награжденному, ему предложили больше не уезжать на фронт, а остаться в Москве. Он это предложение отверг и сказал, что не хочет быть золотопогонником (тыловиком). Но после войны он так и не вернулся домой. Он погиб 13 апреля 1945 года под Кениг­сбергом. Это был последний жестокий удар для тети Любы. Она очень ждала сына с войны.

На опознании Зои она на глазах поседела, стала совсем белой, а при известии о гибели Шуры она потеряла слух.

Но это была мужественная женщина. Она продолжала дело детей  —  была в Комитете защиты Мира, выступала в защиту мира, в защиту детей. Но по праздникам ей особенно было одиноко и тоскливо. И хотя мы старались в праздники быть вместе с ней, детей её мы заменить не могли.

Вот такая грустная история семьи Космодемьянских.

Еще раз благодарю всех вас за память и желаю всего самого хоро­шего. Держитесь, тамбовчане!

17 октября 1999 г.

С искренним приветом Нина Сергеевна,

сестра Зои Анатольевны (двоюродная).

г. Москва.

ОСИНОВЫЕ ГАИ — СЕЛО ГЕРОЕВ

 Работа над созданием нашего школьного музея трёх Героев — Зои и Александра Космодемьян­ских, Степана Перекальского — началась более сорока лет назад. 13 сентября 1957 года в Осиновых Гаях в тор­жественной обстановке был открыт бюст Зои Космодемь­янской. Для села это стало большим событием, собрав­шим тысячи людей из всех районов области и даже из Москвы. Пламенная речь Любови Тимофеевны Космоде­мьянской на открытии памятника вдохновила педагогов школы, в которой Любовь Тимофеевна работала в 1922 -1930 годах, на создание мемориальной комнаты. И вот начался сбор материалов. Старейшие наши учителя Ев­докия Семеновна Свиридова, Анастасия Ивановна Кара­таева, Анна Васильевна Шилкина стали инициаторами этого доброго дела, а возглавила всю работу Матрена Да­ниловна Перекальская. К сожалению, трое из них не до­жили до открытия музея. Но мы всегда с большой любо­вью и теплотой вспоминаем о них. Они работали вместе с Любовью Тимофеевной, знали уклад семьи Космодемь­янских, и их вклад в создание будущего музея неоценим. Кстати, Е. С. Свиридова, А. И. Каратаева и А. В. Шилкина были награждены орденом Ленина. Случай тоже редкий — в одной сельской школе три орденоносца.

В Осиновых Гаях жили родственники семьи Чурико­вых (девичья фамилия Любови Тимофеевны) — Лукьяно­вы, Давыдовы и другие. Они тоже оказывали помощь в сборе экспонатов, дополнили своими воспоминаниями уже известные нам факты. Приняли в этом участие и со­седи семьи, сверстники Зои и Саши: Анна Федоровна Кожаринова, Михаил Федорович Кожаринов, Александра Ефимовна Подымова, Валентина Васильевна Аблова и многие, многие другие.

Собранный материал необходимо было систематизировать и оформлять. Большую работу по созданию будущей экспозиции про­вела старшая пионервожатая Антонина Матвеевна Лаптева вместе с советом дружины, с пионерским активом. Она длилась более 12 лет. С вводом в строй новой школы под музей были выделены три про­сторных светлых комнаты. 31 января 1969 года в торжественной об­становке он распахнул свои двери. Первыми посетителями, конечно же, стали учащиеся школы, жители села. Об открытии музея трех героев написали газеты «Пионерская правда», «Комсомольская правда», сообщили по Всесоюзному и областному радио. Работа же по сбору экспонатов, совершенствованию экспозиций не прекраща­ется и до сих пор.

Учащиеся школы со своими учителями совершили много похо­дов по тем местам, где пролегали партизанские тропы Зоиного отря­да. Они встретились с одноклассниками героев, с их боевыми сорат­никами. Связь эта поддерживается и сегодня. Наши ребята были желанными гостями у Любови Тимофеевны, тесная дружба связыва­ла их со сверстниками средней московской школы № 201, где учились Зоя и Шура.

У нас был единый лагерь труда и отдыха «Космодемьянец», москвичи ежегодно приезжа­ли к нам летом и работали вместе с нашими ребятами на полях совхоза имени Зои Космодемьянской. Каж­дые зимние каникулы лучшие наши учащиеся проводили в Москве. О рабо­те лагеря труда и отдыха «Космодемьянец» неоднократно писали газеты, посвящена ему целая глава в книге директора Н. Борисова «Здравст­вуй, Зоина школа». Звенья трудово­го отряда включали в свои составы Зою и Александра, выполняли за них норму выработки, а москвичам, надо признать, с непривычки это было нелегко. Но большая дружба всегда выручала их. Так годами складывались добрые воспитатель­ные традиции, так накапливался опыт патриотической работы. Но этим дело не ограничивалось.

Свой первый урок первоклассни­ки нашей школы проводят в музее, где им в доступной для детей форме рассказывается о подвигах Зои и Шуры Космодемьянских, С. Перекальского. А 13 сентября ежегодно проводятся легкоатлетиче­ские соревнования на кубок Героя Советского Союза Зои Космодемь­янской. Отрадно, что с каждым годом в них принимают участие все большее количество команд. 29 ноября, в день подвига Зои, в селе проходят митинги памяти, конкурсы на лучшее чтение стихов о ге­роине, классные часы, читательские конференции, экскурсии в му­зее. В день присвоения Зое Космодемьянской звания Героя Совет­ского Союза, 16 февраля, мы рассказываем нашим воспитанникам не только о подвиге землячки, но и о людях схожей судьбы, встав­ших на защиту Отчизны в тяжелую для нее годину. В феврале же в селе проходит месячник воинской славы и доблести. А вахта памяти традиционно проводится в мае, накануне и в день Победы.

В школьном музее проводятся классные часы по военно-патрио­тической тематике. Силами педагогов сделаны методические разра­ботки по «Дням воинской славы России». В эту работу вовлекаем и учащихся. К примеру, они получают задание: собрать материалы о земляках — защитниках Ленинграда. Они обращаются к Книге па­мяти, картотекам погибших, к воспоминаниям ветеранов. После этого разыскивают родственников, расспрашивают их, делают запи­си. Считаем, что подобная практика полезна не только для учащих­ся, но и для будущих поколений осиногаевцев. Ведь все меньше и меньше становится людей, которые могли бы побывать в школе, в музее и рассказать о том пережитом лихолетье.
Трогательна традиция учащихся Каменской школы Земетченского района Пензенской области. Ее выпускники с последнего звон­ка отправляются в наш музей, я провожу с ними экскурсию. И это продолжается ежегодно вот уже более десятка лет. Экспонаты музея помогают в работе учителям истории, географии, литературы, ино­странного языка и других предметов. Учащиеся же при написании сочинений на военно-патриотические темы также обращаются к его экспозициям. И не случайно на районных конкурсах они отмеча­лись всегда с хорошей стороны.
Ежегодно в село трех героев прибывают многочисленные экскур­сии, в основном в субботние и воскресные дни. И всегда мы встречаем гостей с радостью и теплотой, стараемся показать величие подви­га нашего народа в борьбе за счастье и мир на земле. Не уходят из му­зея равнодушными его посетители. Обращают внимание на такие красочно оформленные призывы: «Война унесла более тридцати миллионов жизней советских людей, она не обошла стороной ни од­ну семью, болью и скорбью она постучалась в каждый дом. Еще есть такие люди, старость которых не согрета ни сыновней, ни дочерней, ни супружеской любовью. Их отняла у них война. Найдите таких людей, согрейте их своей заботой и любовью, помогите им: прополи­те грядки, помойте пол, принесите воды, сходите в магазин или ап­теку». И такому призыву следуют многие наши мальчишки и дев­чонки. Они помогают престарелым людям.
За последние годы поток посетителей заметно увеличился. Так, в 1998 году, когда отмечалось 75-летие Зои Космодемьянской, в осенне-летний период в музее побывало около десяти тысяч человек. На­ибольшее число экскурсантов было из тамбовских школ № 2, 5, 15, 17, 19, 24, из педколледжа № 1, коммерческого колледжа, кирса­новских, котовских школ, Кирсановского авиационного колледжа, ребят из Инжавинского, Пичаевского, Рассказовского, Староюрьев­ского районов, города Моршанска. Ну, и других, конечно.
Наши экскурсии стали выходить за рамки музея. Многие посети­тели просят провести их к домику, в котором жили Зоя и Александр Космодемьянские, на могилу дедушки Петра Ивановича. Отрадно, что священнослужитель Осиногаевской церкви откликается на на­ши просьбы. Даже во время литургии отец Александр разрешил нам проведение экскурсий, с соблюдением, разумеется, определенных правил, не нарушающих службу. Приезжающие в село обязательно посещают и наш мемориал, открытый с помощью администрации Гавриловского района к 50-летию Победы нашего народа в Великой Отечественной войне. Он стал святыней для всех сельчан — от мала до велика. Часто можно наблюдать, как после окончания службы в церкви солдатские вдовы, ветераны войны, а также те, кто потерял своих близких, приходят к мемориалу. И первые свои три поклона они кладут перед памятником Зои. А затем сельчане направляются к мемориальным плитам, на которых высечены имена их родных и близких. Часто можно слышать от них: «Спасибо всем, кто сделал это, теперь нам есть где утешить вдовью горечь утраты, постоять в скорбной тишине».
Хочу выразить свою признательность всем, кто оказывает под­держку и помощь в работе музея. Это, в первую очередь, админист­рация Гавриловского района и ее глава Н. Д. Данилкин, директор ТОО имени Зои Космодемьянской С. А. Павлов, бывший глава Осиногаевского сельского Совета А. А. Фатюхин. Не могу не упомянуть и областные учреждения и организации, которые всегда откликают­ся на наши просьбы, с пониманием относятся к нуждам школьного музея. Это областное управление образования, областной краеведче­ский музей, областная станция юных туристов, областные библиоте­ки — им. А. С. Пушкина и детская, Тамбовский госархив. Руководи­телям этих учреждений мы благодарны за сотрудничество и по­мощь.

Сергей Полянский.

Директор Осиногаёвского музея Зои и Шуры Космодемьянских, С. Н. Перекальского.

НАШ ДРУГ МАКС КЛОСС

создал музей Зои Космодемьянской в Германии

Я училась в Абакумовской средней школе Токаревского района. В ней тогда занималось более тыся­чи учащихся. У нас была пионерская дружина, которая носила имя Зои Космодемьянской, была своя дружин­ная песня о ней. В пионерской комнате висел большой портрет отважной героини. В школе ежегодно отмечался день рождения Зои и день её подвига в Петрищеве. Од­ним словом, с её именем мы росли и мужали. Мне ещё тогда хотелось узнать как можно больше о землячке, в 18 лет шагнувшей в бессмертие, о ее родственниках. Но поисковой работой я смогла заняться только после окон­чания педагогического института, уже работая в школе. Однажды на заседании клуба интернациональной дружбы (КИД) мой ученик Лёня Михалёв сказал, что он слушал по радио выступление Любови Тимофеевны Кос­модемьянской и успел записать ее адрес. Мы сразу же написали письмо в Москву, а уже через две недели полу­чили ответ. Сколько же было радости! 15 лет Любовь Ти­мофеевна была нашим верным другом и добрым настав­ником. Она присылала нам письма-воспоминания, фото­графии своих детей, боевых друзей Зои и Шуры, книги с дарственными надписями. В одном из своих писем она писала: «Дорогие мои юные друзья! Вам предстоит умно­жить богатства нашей родной земли. Берегите всё, доро­жите всем, что завещали вам старшие товарищи. Люби­те родную землю! Любите свою Родину! Трудитесь, про­славляйте свою Отчизну! Будьте счастливы, здоровы и радостны. Дружески желаю успехов в учебе и всех доб­рых делах. С сердечным приветом и любовью Л. Т. Кос­модемьянская».

В том же 1963 году состоялась у школьников встреча с Иваном Степановичем Одарченко, легендарным солдатом из Трептов-парка. Он стал почётным президентом нашего КИДа «Планета». Он ответ­ственно относился к своим «президентским» обязанностям: прово­дил в школе уроки мужества, рассказывал ребятам о подвигах своих боевых товарищей, их гуманном отношении к немецкому населе­нию, особенно детям. Мы смотрели с ним фильмы о войне, которые он доступно и очень умело комментировал. Иван Степанович пере­дал нашему музею книги с автографами, значки, свои фотографии, гильзу со священной землей из Трептов-парка. Он-то и дал мне адрес немецкого коллеги из ГДР Макса Клосса, неутомимого воспитателя немецкой молодёжи. Он был горячим сторонником укрепления дружбы своих воспитанников с юношами и девушками нашей стра­ны. У себя на родине он шефствовал над сорока школами, которые и сейчас чтут память о Зое Космодемьянской.

До последних своих дней Любовь Тимофеевна дружила с Максом Клоссом, отдавшим все свои силы, знания и опыт укреплению дружбы между нашими народами.

По приглашению нашего друга, учителя русского и немецкого язы­ков Лотара Кречмара, мы с мужем Борисом Ивановичем побывали в 1982 году в ГДР. Навестили и Мак­са Клосса в Гребцине, округ Галле. Тогда я спросила его: «Почему Вас так заинтересовала судьба нашей советской героини?» Он ответил так: «Моя дочь Зиглинда — ровесни­ца Зои. И она, воспитанная мной в антифашистском духе, могла быть на месте Зои. Пусть будет проклят фашизм! Нужно делать всё, чтобы никогда не повторилось такое жес­токое насилие над людьми, чтобы никогда не было войны. И я делаю для этого всё возможное, что в моих силах».

20 лет своей жизни посвятил Макс Клосс сбору и изучению мате­риала о жизни и героическом по­двиге Зои Космодемьянской. Он стал инициатором создания музея советской героини в городе Кётен. Правда, в последние годы он пере­местился в город Эдериц (округ Галле). Об этом нам сообщила недав­но дочь немецкого коммуниста Зиглинда Науманн. Самого Макса уже нет в живых. В том музее немало экспонатов, собранных борщевскими школьниками-кидовцами: книги Л. Т. Космодемьян­ской, открытки с видами Тамбова (на одной из них памятник Зое), значки, фотографии. Мы гордимся трёхцветным вымпелом, кото­рым отмечено наше участие в создании музея имени Зои Космодемь­янской в далеком немецком городе. По просьбе Макса Клосса, мы выслали ему фотографии экспонатов из Осиногаевского музея, виды родного села героев. Экскурсоводы Петрищевского музея также по­слали нашему немецкому другу заинтересовавшие его материалы.

Не остался в долгу и Макс. Подарки из Германии, сувениры занима­ют отдельный уголок в нашем сельском музее. Хранятся в нём и фо­тографии, рассказывающие о том, как чтут память о Зое немецкие ребята. Они проводят сборы в день её рождения и в день свершения героического подвига, возлагают цветы к могилам советских солдат и офицеров. И всегда с ними шелковое ярко-алое знамя с вышитым золотом портретом Зои — подарок Любови Тимофеевны немецким друзьям. На одной из фотографий запечатлена инструментальная группа под руководством Макса Клосса, она исполняет песню о Зое «Партизанка из Петрищева» (музыка Хорста Форстера). Со своей инструментальной группой Макс побывал во многих городах Герма­нии, где выступал в основном перед учителями и учащимися. У его воспитанников в 80-е годы даже девиз был такой: «Партизан — при­мер музыкальной группы» (имеется в виду группа юных дарований под руководством Клосса). Можно, конечно, улыбнуться этому нео­бычному девизу, но он был, и ему следовали ребята.

Много лет спустя после войны, московская школьница Надя Рушева нарисует картину — женщины и девушки Петрищева оплаки­вают Зою. Печальны их лица, но сквозь застывшее страдание про­свечивают мужество, решимость поддержать, подняться на защиту, на смену…

Но, Зоя, ты не одна!

Твой дух всегда с нами.

Ты погибла, но память жива, —

Говорит тебе молодежь нового времени.

Это подстрочник той самой песни, сочиненной Максом и так лю­бимой немецкими школьниками. И еще в ней поется:

И когда мы вечером

Сидим у костра,

И эта песня звучит

В глубокую ночь,

Поднимаются

И сжимаются наши руки:

«Рот фронт!»

«Рот фронт!»

Перевод, конечно, непрофессиональный, но и он передает пафос этого патриотического произведения. В этой связи не могу не приве­сти здесь хотя бы несколько строк из письма Любови Тимофеевны Клоссу: «Дорогой Макс Клосс! Я очень рада Вашему сообщению о том, что написана новая песня о подвиге наших партизан и моей до­чери. Я полна уверенности, что она зажжет сердца молодежи новым энтузиазмом и стремлением продолжать их благородную борьбу за всеобщее счастье и справедливость на Земле… Я постараюсь пови­дать композитора Нину Макарову и попрошу ее написать Вам по­дробное письмо, что, я полагаю, она выполнит с большим желани­ем». Поясню: Нина Макарова — советский композитор, автор оперы «Зоя». Видимо, от нее Макс ожидал отзыв на его песню «Партизан­ка из Петрищева».

От нашего друга Макса мы узнали, что в Галле живет сестра Кур­та Рёмлинга, который был в одном партизанском отряде с Зоей и погиб, защищая Москву. Завязалась переписка с его сестрой Еленой Шименс, которая прислала нам фотографию брата, его биографию, свои воспоминания. Макс Клосс также познакомил юных кидовцев из Борщевки с замечательным человеком — ленинградцем Олегом Николаевичем Коротцевым, летописцем семьи Космодемьянских. Он стал инициатором создания звёздного мемориала Героев Великой  Отечественной войны.

Скорбная весть о кончине Любови Тимофеевны пришла к нам незванной гостьей в мае 1978 года. Вспомнились недавние торжества в Москве, на которых Л. Т. Космодемьянской были вручены почетные свидетельства о присвоении малым планетам названии Зоя и Шура в честь ее детей-героев. Вскоре пришло письмо из ГДР. Макс Клосс просил советских астрономов увековечить светлый образ Л. Космо­демьянской в названии одной из безымянных малых планет. О. Н. Коротцев сообщил ему: «Выполняя Ваше пожелание, астроном Тамара Михайловна Смирнова предложила назвать одну из новых малых планет в честь Зоиной мамы — Космодемьянская…»

Побывавший в нашем музее обозреватель газеты «Правда» Вик­тор Стефанович Кожемяко помог установить переписку с двоюрод­ной сестрой Зои Космодемьянской Ниной Сергеевной Чуриковой-Ланге. В одном из писем она написала: «Посылаю Вам мою перепис­ку с Владимиром Егоровым. По-моему, она интересная. Началась она с моего ответа на письмо, адресованное тёте Любе. Писем ей при­ходило очень много, сама она не успевала на них отвечать, мы ей по­могали. Так завязалась переписка». В заказной бандероли оказа­лось десять писем лейтенанта Владимира Егорова. Приведу первое  из них полностью:

«Я не знаю Вашего имени. Хватит того, что Вы — мать Зои. Значит Вы — наша мать, родная, близкая. Не нужно быть нежным сы­ном, достаточно быть честным солдатом, человеком русской души, чтобы понять Ваше горе, слезы, муку.

Чем Вас порадовать? Чтобы сказать Вам такое — нужное, хоро­шее? Трудно это сделать, но оно есть. Дорогая наша, на днях мы  —  мстители за Зою, за Вашу материнскую скорбь — вершили достой­ный суд над одним из убийц нашей  родной  девушки  Зои.  Народ  аплодировал при этой праведной казни. Это был он — один из запечатленных на снимке. Так по одному, по два, по десяти, по сотне, по тысяче — изведем гадов с лица земли.

В этот день я написал стихотворение для бойцов. Прочтите его.

По сугробам босую водили,

Выжигали, пытали огнем,

Насмехались, куражились, били

Своим кованым сапогом.

…И застыли уста молодые…

Затянулось тугое витье…

Трепещите, мучители злые,

Перед мстительной тенью ее!

Воин! Пусть твой гнев, твоя ненависть роет,

Рвет и глушит врага на пути!

Слышишь голос замученной Зои:

«Отомсти! Отомсти!.. Отомсти!..»

И рокочет в ответ канонадой:

«Нет, не будет убийцам пощады!

Своей кровью свой путь освящу.

Отомщу! Отомщу! Отомщу!»

И отомстим! Клянемся Вам именем Вашей дочери, а нашей сест­ры — родной бессмертной Зои, клянемся своей юностью — отомстим! Не убивайтесь в горе — мы принесем Вам Победу — самое высшее, в жертву чему принесла свою жизнь наша Зоя.

От всего солдатского сердца желаю Вам здоровья и радости.

Лейтенант Владимир Егоров. 30.Х.43г.»

…В августе 2000 года Нины Сергеевны не стало. Но связь с этой семьей не оборвалась. Нам пишет и присылает очень ценные матери­алы её дочь Екатерина Константиновна Ланге.

На одной из наших очередных встреч было принято обращение: «Мы, члены интерклуба «Планета», обращаемся к учащимся всех школ области с просьбой: проводить ежегодно 7 мая День Памяти Любови Тимофеевны Космодемьянской. Мать, воспитавшая двух Героев Советского Союза, достойна этого. Любовь Тимофеевна ушла из жизни 7 мая 1978 года. Но она останется в ней навсегда. Как и её дети — Зоя и Шура. Зоя стала символом героизма поколения совет­ской молодежи, вынесшего, не щадя жизни, неимоверно тяжкие ис­пытания ради свободы и счастья Родины.

И сама Любовь Тимофеевна останется для всех людей нашей стра­ны, для всех честных людей земли примером, образцом матери, чью жизнь можно назвать каждодневным подвигом. У неё учились, учатся и будут учиться многие отцы и матери тому, как нужно фор­мировать души юных, с какой высокой меркой подходить к сыновь­ям и дочерям. Подвиг матери и её детей неразделим».

До настоящего времени продолжается дружба наша с немецким коллегой Лотаром Кречмаром из немецкого города Цвиккау. И этой дружбе вот уже четыре десятилетия. Много лет переписываются борщевские школьники с членами КИДа «Красная гвоздика» Корчунецкой школы-интерната Хмельницкой области на Украине (ру­ководитель Софья Павловна Старосвитская) и членами КИДа имени Р. Зорге Какрыбашевской средней школы Башкирии (руководитель Василя Сайфулловна Хисматуллина). Они пишут в своих письмах: «Пусть наша дружба станет еще крепче!» И мы с ними солидарны. Боевая подруга Зои Клавдия Александровна Милорадова написала моим воспитанникам: «Прошу вас, вспоминайте ежегодно Зою, это значит, что вы будете вспоминать всех нас, отдавших жизни и здо­ровье ради жизни на земле…»

Помним и чтим!

Лидия Шебунова.

Директор Борщевского музея имени Зои Космодемьянской,

лауреат премии имени Зои Космодемьянской.

ЧИСТОТА,  ВОССОЗДАННАЯ  В МУЗЫКЕ

Образ героической дочери своего народа увековечен в мраморе и бронзе, о ней написаны книги, сложены стихи и поэмы, сняты фильмы. Не остались в стороне и композиторы

Впечатляющей музыкальной фреской выглядит композиция Д. Шостаковича к кинофильму И. Арнштама «Зоя». Музыка в этой картине, как и другие средства выразительности кино, подчинена одной зада­че: передать становление образа героини. В узловых мо­ментах музыка Шостаковича воссоздаёт душевную чис­тоту и цельность личности Зои, лирическое обаяние её молодости и героизм поступка. Лейтмотив кинопроизве­дения вырастает из «Песни о Зое», которая звучит увер­тюрой к кинофильму. Песня раскрывает истоки подвига партизанки: «Родная страна родила её смелою, Великий народ воспитал её гордою…»

Очень значима музыка в эпизодах фильма. Проник­новенным ноктюрном звучит она в кадрах, рисующих Зою ребёнком. Музыка его «ночных страхов» заставляет вспомнить аналогичные образы в «Щелкунчике» Чай­ковского. Выразительна песенная мелодия солирующих скрипок на фоне арф, включённая в эпизод «Семнадца­тая весна Зои». Она характеризует светлые мечты де­вушки, гуляющей в предрассветной Москве с близким ей человеком. Кульминации музыка достигает в панора­ме подвига Зои. Девушку-партизанку пытают фашисты. Босую, полураздетую гонят её враги по снегу в морозную вьюжную зимнюю ночь. Чуть-чуть дают отогреться и вновь гонят по улицам деревни. Обессиленную, полужи­вую её возвращают в избу. Стучат часы-ходики. В помут­невшем сознании Зои они превращаются в куранты на Спасской башне московского Кремля. Возвращается сознание, возвращается мысль о Родине, дающая девушке новые си­лы. И в этот момент звучит музыка — торжественная, величествен­ная. Она сопровождает гордое и бесстрашное шествие партизанки к месту казни. Музыка эта — гимн подвигу Зои.

ПЕСНЯ О ТАНЕ ПАРТИЗАНКЕ

Текст М. Кремера     Муз. В. Желобинского

Село с рассветом вышло из тумана,

Стоял суровый утренний мороз.

Схватили немцы девушку Татьяну

И потащили в хату на допрос.

В её глазах бесстрашие сияло,

При ней нашли гранату и наган.

Пытали… Но ни слова не сказала,

Не выдала Танюша партизан.

Припев:

Пусть слава не умолкнет о Тане комсомолке,

О наших девушках отважных и простых.

Они рискуют жизнью, как Таня, для Отчизны.

Споём же мы, товарищи, о них.

Седые ветви злобным ветром гнуло,

Палач к верёвке ящик приволок,

И девушка в последний раз взглянула

На вьющийся над крышами дымок.

«Нас не сломить!» услышали крестьяне.

А дальше петля крик оборвала,

И сила слов родной, любимой Тани

Слезу страданья с гневных лиц смела.

Припев.

Село с рассветом вышло из тумана,

Стоял суровый утренний мороз.

И девушку по имени Татьяна

Крестьяне хоронили у берёз.

Они клялись не дать врагу пощады,

Они клялись смерть Тани не забыть.

Умножить партизанские отряды,

За нашу Таню немцам отомстить.

Припев.

23 февраля 1942 года любители музыки, пришедшие в Москов­ский театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, стали слу­шателями одноактной оперы «Таня» В. Дегтярева. Образ бесстраш­ной партизанки впервые на музыкальной сцене создала солистка те­атра 3. Соловьева.

Героическому подвигу нашей землячки посвятила свою оперу и Н. Макарова. Её сочинение — «полнометражное», драматургически конфликтное, построено на противопоставлении советского челове­ка его врагам. На основе этого произведения автор сочинил еще и ор­кестровую сюиту, оставив за ней название оперы — «Зоя».

Музыка балета А. Крейна «Татьяна» дала возможность коллек­тиву Ленинградского театра им. С. М. Кирова в 1947 году рассказать о Зое Космодемьянской средствами хореографии. Танцоры, окры­лённые романтикой подвига, создали эмоционально захватываю­щие образы.

Среди монументальных вокально-симфонических произведений о славной дочери народа выделяется музыкально-драматическая по­эма В. Юровского «Зоя», написанная на слова М. Алигер. Она состо­ит из четырех частей — «Увертюра», «Подвиг«, «Допрос», «Финал»,  каждая из которых являет собой глубокое осмысление композитором и поэтом героизма Зои. Выразительной и яркой получилась у авторов «Песня Зои» в третьей части. Простая, народная по характеру мелодия ее воспринимается как символ любви к жизни и Родине.

ПЕСНЯ О ЗОЕ КОСМОДЕМЬЯНСКОЙ

Сл. П. Градова                     Муз. Ю. Милютина

Родная земля под Москвою

Пылала в суровый мороз.

Фашистами схвачена Зоя,

Её привели на допрос.

— Ты всё расскажи нам сначала,

Тогда отпустить прикажу!

И было вопросов немало,

Ответ был один: — Не скажу!

Припев:

И ветер то слово понёс над землёю

В далёкие сёла и к стенам Кремля.

И все услыхали о юном герое,

О нашей подруге, о девушке Зое,

Которой гордится родная земля!

Фашисты её ни угрозой,

Ни пыткой сломить не смогли,

И утром, и утром морозным

На площадь казнить привели.

Взглянула она — перед нею

Толпою стоящий народ.

— Товарищи, будьте смелее

И знайте — победа придёт!

Припев.

Погибла за Родину Зоя,

Но память о ней не умрёт.

Немало в Отчизне героев,

Но помнит о каждом народ.

Сегодня мы в песнях крылатых

О радостной жизни поём,

И в наших рядах, как вожатый,

Бессмертное имя её!

Припев:

Ты, ветер, неси эту песнь над землёю

В далёкие сёла и к стенам Кремля.

Пусть песнь не смолкает о юном герое,

О нашей подруге, о девушке Зое,

Которой гордится родная земля!

Значительна симфония-легенда С. Разоренова «Памяти Зои Кос­модемьянской». Развернутое полотно симфонического повествова­ния захватывает духовной чистотой и поэтичностью музыкальных образов, их живым соответствием духу и смыслу программного за­мысла — красота подвига возвышает человеческий образ, а не ужасы войны, подвигнувшие на него. В многотомном сочинении особенно впечатляют две народные мелодии, записанные композитором от людей, близко знавших Зою. Первая из них — партизанская песня-марш — воплощает в сочинении идею всенародного отпора врагу. Вторая легла в основу эпизода гибели героини.

Образ бесстрашной партизанки нашел воплощение и в камерно-инструментальном жанре. Среди первых — трио для фортепиано, скрипки и виолончели, созданное в 1942 году Г. Крейтнером. Оно  имеет то же название, что и симфония Разоренова, и несет в себе вы­сокую гуманистическую тему борьбы с фашизмом, чему отдала жизнь наша землячка.

Г. Таранов посвятил Зое свой «Патетический секстет» для двух скрипок, альта, виолончели, контрабаса и фортепиано. Психологи­чески насыщенные, экспрессивные части его оттеняются жанровы­ми разделами.

О народной героине написано много песен. В их числе — «Песня о девушке-партизанке» В. Белого и «Зоя» Ю. Милютина, «Монолог о Тане» К. Данькевича.

Широкую популярность приобрели фольклорные песни «Тиши­на, ни огонька, ни звука» и «Село с рассветом вышло из тумана». Первая записана от воспитанников детского дома Волгоградской об­ласти. Её интонационный строй близок к городскому романсу. Ком­позитор М. Раухвергер весьма тонко обработал её для трехголосного смешанного хора с фортепиано, а Н. Речменский переложил для женского коллектива с симфоническим оркестром. Первоисточни­ком второй стало сочинение композитора Б. Фомина на слова М. Кримера. Народная транскрипция в разных вариантах звучит в народных хорах, как профессиональных, так и самодеятельных.

Многогранный образ Зои вдохновлял и тамбовских музыкантов. В годы войны композитор В. Желобинский, работавший в музы­кальном училище, написал песню о землячке-партизанке, погиб­шей в Петрищево. Эта песня была напечатана в Тамбове, и концерт­ные бригады преподавателей учебного заведения, выезжая во фрон­товые части и концертируя в трудовых коллективах, исполняли ее. Другой тамбовец Г. Сметанин создал ораторию «Зоя» на сло­ва М. Алигер. Это монументальное сочинение в трех частях, шести картинах ориентировано на солистов, хор и симфонический ор­кестр. В период лихолетья фрагменты из нее звучали во время гаст­ролей по Тамбовщине хора областной филармонии под управлением автора и Ю. Валькова. А полностью сочинение было показано в 1948 году. Исполнили его коллективы и солисты музучилища и филармо­нии.

И в последующие годы местные композиторы не раз обраща­лись к образу землячки. С концертной эстрады звучала «Баллада  о Зое» Н. Емельяновой — преподавателя музучилища. Песня Л. Казанкова «Памятник Зое» стала премьерой в студенческом во­кальном ансамбле «Зоренька». Она и сегодня в репертуаре коллек­тива. На Всесоюзном конкурсе молодых исполнителей советской песни в Риге в 1976 году третьей премии была удостоена «Песня о Зое» А. Нешко на стихи Майи Румянцевой. Ранее это сочинение зву­чало в спектакле Тамбовского драмтеатра им. А. В. Луначарского по пьесе М. Алигер «Зоя». На конкурсе песни, посвященном 65-летию образования Тамбовской области, внимание жюри привлекла песня «Зоя», сочинение С. Самойленко — музыканта из рабочего поселка Первомайский.

И это символично: образ юной героини остается духовным знаме­нем нового поколения XXI века.

Олег Казьмин.

Заслуженный работник культуры России.

«ЗОЯ — НАДЕЖДА РОССИИ…»

Размышления над сочинениями

Ещё свежи в памяти встречи, митинги в честь 75-летия нашей землячки Зои Космодемьянской, ко­торые прошли на ее родине — в селе Осиновые Гаи и в Тамбове, у памятника героине. Тысячи людей объедини­ла эта мужественная и смелая девушка, отдавшая жизнь за свободу и независимость своей Родины в годы Вели­кой Отечественной войны.

Среди старшеклассников области в 1998 году был проведен конкурс на тему «Дочь земли Тамбовской». На прочтение жюри поступило 75 сочинений учащихся 8-11-х классов из разных уголков Тамбовщины. «Зоя  —  надежда России, ее бессмертие и боль», — так написала Н. Беликова из Избердеевской средней школы Петров­ского района.

Я как член жюри с особенным интересом знакоми­лась с присланными работами, потому что для моего по­коления, девчонок и мальчишек военных лет, Зоя Кос­модемьянская давно стала мерилом исполнения граж­данского долга перед Родиной, преданности своему на­роду. Она органически вошла в нашу жизнь, как и сотни других легендарных героев Великой Отечественной вой­ны. Она была примером для подражания, и в наши голо­вы не приходила мысль о никчемности ее подвига. Имя Зои дорого для меня еще потому, что в день ее 75-летия на родине героини мне вручили Диплом лауреата пре­мии имени Зои Космодемьянской.

Поэтому, вчитываясь в строки сочинений учащихся, хотела уви­деть, насколько осознанно сегодняшнее поколение юных подходит к теме героизма, к пониманию сущности поведения советских деву­шек и юношей на войне в самых экстремальных условиях, в каких оказалась Зоя. И в целом члены жюри испытали чувство удовлетво­рения: в сочинениях не только описывалась жизнь и подвиг Зои, но и делались выводы о необходимости воспитания сегодняшних школьников на примере подвигов героев Великой Отечественной войны.

Работы убедили нас в том, что участники конкурса много прочи­тали о Зое, ознакомились с очерком Лидова «Таня», с газетными ма­териалами о героине, в том числе и в нашей «Тамбовской жизни». Ученик 11-го класса из Никифоровского района Е. Синявин пишет: «Я прочитал две заметки в газете «Аргументы и факты», автором которых является писатель Жовтис. Какой цинизм, какая грязная клевета хлестала из каждой строчки! Я попытался расставить все точки над i и понял, что переписывать историю, как бы исправляя и уточняя её, берутся не всегда добросердечные и честные люди. Пуб­ликация о Зое — один из таких примеров». Автор сочинения понима­ет, что сплетни вокруг Зои и её подвига «служат для оболванивания подрастающего поколения. Но всех нас превратить в недоумков не­возможно!» Очень верное замечание! Отрадно, что такие взволнован­ные строки принадлежат юноше. Ведь они обычно не склонны бурно проявлять свои эмоции.

До глубины души возмутила статья в «Аргументах и фактах» и десятиклассницу Л. Козачук (школа № 31, г. Тамбов). «Тревожно становится на душе, когда читаешь глумливые строчки, задеваю­щие светлую память о погибших на войне. Не может быть счастли­вым народ, который не уважает своих героев, отдает их на поруга­ние. Кому же мы уподобимся, если будем терзать память о героях войны?»

Вторит ей и десятиклассница из школы № 1 Мичуринска Н. Мер­кулова: «Когда я прочитала публикации, порочащие Зою, я думала о её матери. Как хорошо, что она не дожила до этих дней! Стыдно за страну, которая позволила очернить имя героини…»

Эмоционально и сочинение одиннадцатиклассника школы № 4 г. Кирсанова А. Тыртышного. «Передо мной портрет девушки, — пишет он. — Смотрю, смотрю и в глазах её читаю всё, что было. Вслух произношу слова Федора Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир  в его минуты роковые». Сквозь призму времени вижу деревню Пет­рищеве…  Дрожь охватила и сковала меня… то ли от страха, то ли от мороза. Вижу, ведут по зимней улице девочку в одной нижней ру­башке, босую… Вижу, как допрашивают ее, как пытают, как мол­чит она. И спрашиваю, что же дало ей столько сил, чтобы не пла­кать, не умолять о пощаде? Может быть, жизнь Чернышевского, ко­торым она зачитывалась, или повесть о Татьяне Соломахе поразила ее? Наверное, и то, и другое…» Неординарно и заключение сочине­ния юноши: «Оторвал взгляд от портрета и поднял его к небу. Вижу, как бегут облака, вижу косяк журавлей, а в нем небольшого светло­го журавлика — это Зоя, превратившаяся в журавля. Машу рукой и говорю стихами А. Барто: «Ты осталась в народе живая, и Отчизна гордится тобой!»

Поражают серьезные, взрослые размышления школьников о судьбах поколений, об уважительном отношении к истории, особен­но Великой Отечественной войны, мысли о том, что «война — это тра­гедия не только конкретного народа, но и всей планеты!»

«Великая Отечественная война, — пишет И. Зайцев из Рудовской средней школы Пичаевского района, — поставила многих своих уча­стников перед выбором: бороться и доказать свою любовь к Родине или смириться и покориться. Зоя, несмотря на свою юность, выбра­ла первое и проявила такую силу характера, мужество, храбрость, героизм, которому могут позавидовать многие мужчины… Вгляды­ваясь в портрет этой девушки, невольно думаешь: «А что бы я сделал в этой ситуации, хватило бы сил у моего поколения вот так же с гор­до поднятой головой идти на смерть во имя Родины? Однозначно от­ветить на этот вопрос не могу, и, может быть, потому в душе появля­ется еще большее уважение к этой смелой девушке. Мы не имеем права забывать, что наша земля рождала и еще способна рождать умных, красивых и отважных людей».

Аня Шапошникова (из Кирсанова) начинает свое сочинение с горького признания: «Никто не забыт, ничто не забыто… Как часто повторялись эти слова! Может, поэтому и забылось ее имя, имя де­вушки, совершившей подвиг во имя жизни на земле. К сожалению, многие их моих сверстников ничего не знают о Зое Космодемьян­ской». Она твердо убеждена: «Пока в памяти народа живет светлое имя Зои, народ этот не покорить никакому врагу».

Удивительное сочинение написала Катя Безгинова (лицей г. Ми­чуринска). Она поставила себя на место матери Зои и Шуры Л. Т. Космодемьянской и вместе с ней пришла в ненастный сентябрьский день на Новодевичье кладбище, к могилам детей. «Сколько раз при­ходила сюда? Теперь она и сама не помнила. Который раз глаза её, плохо видевшие от старости и застилавших их слёз, читали высечен­ные на мраморе проникновенные слова Островского… Тихий дом до­чери всегда окружали цветы. В мудрых глазах женщины навечно поселилась боль, печаль и страдание от непосильной ноши, груза воспоминаний…» Ученица представляет, как к могиле Зои прихо­дят школьники со своей молодой учительницей, как они, видя скорбь на заплаканном лице женщины, не отваживаются произнес­ти торжественные слова.

И заканчивает девочка так своё сочинение: «Всё приходит и ухо­дит. Но дети её бессмертны, и жизни их, такие короткие, но яркие… всегда будут служить уроком мужества и честности… неся в каждый дом отвагу и смелость, призывая любить и защищать свой дом  —  свою Отчизну».

Из 75-ти ученических сочинений, присланных на конкурс, мы отобрали 19 лучших. Это сочинения, в которых ребята отошли от простого пересказа истории жизни и подвига Зои, убедительно суме­ли показать, как им видится из сегодняшнего дня подвиг героини, в чём его суть и значимость для них, молодых людей конца XX столе­тия…  «…трагедия моего поколения заключается в том, что нас хотят лишить веры, веры в святое. А этой святой, по моему глубокому убеждению, должна стать Зоя…» — так пишет Женя Синявин из Озерской средней школы.

«Нам, молодежи конца XX века, необходимо учиться патрио­тизму у таких героев, как Зоя» (В. Мананников, Петровский район). А. Кисляков из Рудовской средней школы Пичаевского района отме­чает в сочинении, что именно в сельской глубинке сохранилась нравственность, что его земляки много трудятся, и у них, в Рудовке, не было ни одного случая отказа от службы в армии. «В «Песне о Со­коле» , — пишет он, — есть такие слова: «Безумство храбрых — вот му­дрость жизни!» Мы заканчиваем 11-й класс и невольно думаем: ачто будет с нами? Сможем ли мы быть «безумными»?

Останавливает в сочинениях школьников, особенно юношей, мысль о том, что сегодняшние правители сознательно затушевыва­ют все хорошее, яркое, достойное для подражания, что было при Со­ветской власти, называют трагедией сегодняшних дней события в  Чечне. «Мы оказались свидетелями войны в одном из регионов Рос­сии — в Чечне. Там погибло много наших соотечественников. А вот за что они боролись?.. Была ли у этих молодых ребят такая же свет­лая цель, как 57 лет назад у Зои Космодемьянской и её сверстников? А может быть, это грязная игра политиков?.. Хочется верить, что молодые жизни отданы недаром…» И дальше юноша добавляет: «Я думаю, что народ, переживший такую страшную войну, как Вели­кая Отечественная, должен бережней относиться к жизни»  (И. Зай­цев, Пичаевский район).

Интересны впечатления ребят, которые побывали на родине Зои, в школьном музее Зои и Александра Космодемьянских в Осиновых Гаях. Так, Дарья Козачук (школа № 31, г. Тамбов) пишет: «За тот час, что мы были в залах музея, слушая рассказ экскурсовода, я про­жила жизнь Зои! Я была как во сне, почувствовала наш степной там­бовский ветер на лице, когда вместе с Зоей сбегала с кручи оврага вниз к ручью… Мне кажется, что это мои годы учёбы, а не Зои, тя­нутся чередой день за днем… И вот я вместе с Зоей в выпускном классе… Чем дальше я проживала жизнь Зои, тяжелее становилось на сердце… Вместе с Зоей я вступила в истребительный отряд. Как страшно идти одной тёмной ноябрьской ночью в тыл врага! Я чувст­вую, как пальцы рук похолодели, как к горлу подступает ком… Немцы пытали Зою, а мне казалось, что я превозмогаю боль, в моё тело вонзается штык, мою шею вместо тёплой маминой руки обняла петля палача… Еле справляясь со своими чувствами, я подняла го­лову: перед собою я увидела два десятка окаменевших лиц с глаза­ми, полными слёз. Всё стало понятно! Всё, что со мной было, проис­ходило и с моими одноклассниками».

Хочется верить, что ребята, писавшие процитированные строки, искренни и готовы на подвиг во имя Отчизны, как Зоя Космодемьян­ская. Хочется верить, что юбилей героини поможет возродить слав­ную традицию воспитания патриотов на примере жизни замечатель­ных людей. В этом убеждена и ученица 9-го класса школы № 23 г. Ми­чуринска Ю. Зоткина: «Я считаю, что день рождения Зои должен от­мечаться в каждом классе всех школ Тамбовщины. Вот тогда-то мы и научимся ценить патриотов нашей страны и поймем, что главный талант каждого — это человечность».

Среди поступивших на конкурс сочинений были и работы в сти­хотворной форме: от небольших по объему стихотворений, например, ученика Успеновской средней школы А. Логунова «Твой по­двиг бессмертен», до поэм учениц средней школы № 35 г. Тамбова Оксаны Жиленовой «Дочь земли Тамбовской» и О. Моревой из гума­нитарной гимназии г. Моршанска «Перед памятником Зое».

Сочинения прочитаны, подведены итоги, а мы, члены жюри, всё ещё находимся под впечатлением этих работ. Впервые за последние годы конкурс сочинений посвящался героине Великой Отечествен­ной войны, чей подвиг, как и в целом величие подвига советского на­рода в той страшной войне, подвергается сейчас сомнению, охаива­нию и забвению.

Поколение без идеалов, без высокой нравственности и духовнос­ти? Разве о таком поколении мечтали фронтовики, советские люди, восстановившие за немыслимо короткий срок разрушенное войной хозяйство, поднимавшие целинные земли и строившие БАМ?

Мне хотелось, чтобы как можно больше жителей узнали о кон­курсе, о том, как думают и как воспринимают наши юноши и девуш­ки подвиг Зои Космодемьянской. Мы, учителя, как никогда, долж­ны чувствовать ответственность за тот нравственный багаж, кото­рый возьмут в будущее сегодняшние школьники.

И когда ребята в сочинении пишут: «Зоя жива. Это наша Зоя. Это и моя Зоя. Зоя и моего поколения», — надеешься, что это именно так и есть, не потеряно ещё сегодняшнее поколение.

Нету легких времён.

И в людскую врезается память

Только то, что пронёс эту тяжесть

На смертных плечах.

Стихами поэта Наума Коржавина заканчивает своё сочинение Юля Громова из Новолядинской средней школы. Это стихи о Зое!

Ольга Завадская.

Отличник народного просвещения,

лауреат премии имени Зои Космодемьянской.

ПОВЕСТЬ О ЗОЕ И ШУРЕ

(Фрагменты из книги)

ОСИНОВЫЕ ГАИ

На севере Тамбовской области есть село Осиновые Гаи. «Осиновый гай» значит «осиновый лес». Старики рассказывали, что когда-то здесь и вправду рос­ли дремучие леса. Но в пору моего детства лесов уже не было и в помине.

Кругом далеко-далеко расстилались поля, засеянные рожью, овсом, просом. А у самого села земля была изре­зана оврагами; с каждым годом их становилось все боль­ше, и казалось — крайние избы вот-вот сползут на дно по крутому, неровному откосу. В детстве я побаивалась зимними вечерами выходить из дому: все холодно, непо­движно, всюду снег, снег без конца и края, и далекий волчий вой — то ли он слышится на самом деле, то ли ме­рещится настороженному детскому слуху…

Зато весной как преображалось все вокруг! Зацветали луга, земля покрывалась нежной, словно светящейся зе­ленью, и всюду алыми, голубыми, золотыми огоньками вспыхивали полевые цветы, и можно было целыми охап­ками приносить домой ромашки, колокольчики, василь­ки.

Село наше было большое — около пяти тысяч жите­лей. Почти из каждого двора кто-нибудь уходил на зара­ботки в Тамбов, Пензу, а то и в Москву — клочок земли не мог прокормить бедняцкую крестьянскую семью.

Я росла в большой и дружной семье. Мой отец, Тимо­фей Семенович Чуриков, был волостной писарь, человек  без образования, но грамотный и даже начитанный. Он любил кни­гу и в спорах всегда ссылался на прочитанное.

— А вот, помнится, — говорил он собеседнику, — пришлось мне прочитать одну книгу, так там насчет небесных светил объяснено совсем по-другому, чем вы рассуждаете…

Три зимы я ходила в земскую школу, а осенью 1910 года отец от­вез меня в город Кирсанов, в женскую гимназию. Более сорока лет прошло с тех пор, но я помню все до мелочей, словно это было вчера.

Меня поразило двухэтажное здание гимназии — у нас в Осиновых Гаях не было таких больших домов. Крепко держась за руку отца, я вошла в вестибюль и остановилась в смущении. Все было неожидан­но и незнакомо: просторный вход, каменный пол, широкая лестни­ца с решетчатыми перилами. Здесь уже собрались девочки со свои­ми родителями. Они-то и смутили меня больше всего, больше даже, чем непривычная, показавшаяся мне роскошной обстановка. Кирса­нов был уездным купеческим городом, и среди этих девочек, при­шедших, как и я, держать экзамены, мало было крестьянских де­тей. Мне запомнилась одна, по виду настоящая купеческая дочка  —  пухлая, розовая, с ярко-голубой лентой в косе. Она презрительно ог­лядела меня, поджала губы и отвернулась. Я прижалась к отцу, а он погладил меня по голове, словно говоря: «Не робей, дочка, все будет хорошо».

Потом мы поднялись по лестнице, и нас стали одну за другой вы­зывать в большую комнату, где за столом сидели три экзаменатора. Помню, что я ответила на все вопросы, а под конец, забыв все свои страхи,  громко прочла:

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу…

Внизу меня ждал отец. Я выбежала к нему, не помня себя от ра­дости. Он сразу поднялся, пошел мне навстречу, и лицо у него было такое счастливое…

Так начались мои гимназические годы. Я сохранила о них теплое благодарное воспоминание. Математику у нас ярко, интересно пре­подавал Аркадий Анисимович Белоусов, русский язык и литературу — его жена, Елизавета Афанасьевна.

В класс она всегда входила улыбаясь, и устоять перед улыбкой её мы не могли — такая она была живая, молодая и приветливая. Ели­завета Афанасьевна садилась за свой стол и, задумчиво глядя на нас, без всякого вступления начинала:

Роняет лес багряный свой убор…

Мы могли слушать ее без конца. Она хорошо рассказывала, увле­каясь и радуясь красоте того, о чем говорила.

Слушая Елизавету Афанасьевну, я поняла: учительский труд  —  большое искусство. Чтобы стать хорошим, настоящим учителем, на­до иметь живую душу, ясный ум и, конечно, надо очень любить де­тей. Елизавета Афанасьевна любила нас. Она никогда не говорила об этом, но мы это знали без всяких слов — по тому, как она смотрела на нас, как иной раз сдержанно и ласково клала руку на плечо, как огорчалась, если кого-нибудь из нас постигала неудача. И нам все нравилось в ней: ее молодость, красивое вдумчивое лицо, ясный, до­брый характер и любовь к своему труду. Много позже, уже став взрослой и воспитывая своих детей, я не раз вспоминала любимую  учительницу и старалась представить себе, что сказала бы она мне, что посоветовала бы в трудную минуту.

И еще одним памятна мне кирсановская гимназия: учитель рисо­вания нашел у меня способности к живописи. Рисовать я очень лю­била, но даже себе боялась признаться, что хотела бы стать худож­ницей. Сергей Семенович Помазов однажды сказал мне:

— Вам надо учиться, непременно надо учиться: у вас большие спо­собности.

Он, как и Елизавета Афанасьевна, очень любил свой предмет, и мы на его уроках узнавали не только о цвете, линиях, пропорциях, о законах перспективы, но и о том, что составляет душу искусства -о любви к жизни, об умении видеть ее повсюду, во всех ее проявле­ниях. Сергей Семенович первый познакомил нас с творениями Репи­на, Сурикова, Левитана — у него был большой альбом с прекрасными репродукциями. Тогда в моей душе зародилась еще одна мечта: по­ехать в Москву, побывать в Третьяковской галерее…

Но как ни хотелось мне учиться дальше, я понимала: нельзя. Се­мья едва сводила концы с концами, надо было помогать родителям. Окончив гимназию, я вернулась в Осиновые Гаи.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Весть об Октябрьской революции застала меня ещё в Кирсано­ве. Признаться, тогда я не очень поняла, что произошло. По­мню только одно радостное ощущение: настал большой народный праздник. Город шумит и ликует, плещутся на ветру красные фла­ги. На митингах выступают простые люди — солдаты, рабочие.

Когда я вернулась в родное село, брат Сергей, друг моего детства и старший товарищ, сказал мне:

—  Начинается новая жизнь, Люба, понимаешь, совсем новая! Пойду добровольцем в Красную Армию, не хочу оставаться в стороне.

Сергей был всего двумя годами старше меня, но я рядом с ним бы­ла еще совсем девчонкой. Он больше знал, лучше разбирался в про­исходящем. И я видела, что решение он принял твердое.

— Сережа, а мне что делать? — спросила я.

—  Учительствовать! Конечно, учительствовать, — ни секунды не колеблясь, ответил брат. — Знаешь, теперь школы начнут расти как грибы. Думаешь, в Осиновых Гаях по-прежнему будет только две школы на пять тысяч жителей? Ну нет! Все учиться будут, вот увидишь. Народ больше без грамоты жить не станет.

Через два дня по­сле моего приезда он ушел в Красную Ар­мию, а я, не откла­дывая дела в долгий ящик, пошла в от­дел народного обра­зования и тут же по­лучила назначение: в деревню Соловьянку, учительницей начальных классов.

Соловьянка была в   трех   верстах   от  Осиновых Гаев: бедная, неприглядная деревенька, убогие избы, крытые соломой.

Немного утешила меня школа. Бывший барский дом стоял на краю деревни, утопая в зелени. Листва деревьев уже была тронута желтизной, но еще издали так весело и приветливо алели кисти ря­бины, вытянувшейся перед самыми окнами, что я невольно повесе­лела. Дом оказался довольно крепким и вместительным. Кухонька, прихожая и две комнаты: одна, побольше, — класс, другая — малень­кая, с железными ставнями, — предназначалась мне. Я тут же разло­жила на столе привезенные с собой тетради, буквари и задачники, карандаши, ручки и перья, поставила бутыль с чернилами и пошла по деревне. Надо было переписать всех ребятишек школьного возра­ста — мальчиков и девочек.

Я заходила подряд во все избы. Встречали меня в первую минуту с недоумением, но потом разговаривали приветливо.

— Учительница, стало быть? Ну, учи, учи! — сказала мне высокая худая старуха с густыми и, показалось мне, сердито сдвинутыми бровями. — А только девчонок напрасно записываешь. Не к чему им учиться. Ткать да прясть, а там и замуж — для чего тут грамота?

Но я твёрдо стояла на своём.

— Теперь не прежнее время. Теперь совсем новая жизнь начинает­ся, — сказала я словами брата Сергея. – Учиться  всем  надо.

…На другой день класс был битком набит — пришли все трид­цать ребят, записанных мною на­кануне.

В крайнем ряду, у окон, сидели  малыши — первоклассники, в среднем  ряду — ученики второго класса,  с другого края, у стены, — самые старшие, четырнадцатилетние, их было всего четверо. На первой парте, передо мной, сидели две девочки, обе светловолосые, веснушчатые и голубоглазые, в одинаковых цветас­тых платьях. Они были самые млад­шие, звали их Лида и Маруся Глебовы. Четыре старших мальчика у сте­ны чинно встали, за ними поднялись и остальные.

—  Здравствуйте, Любовь Тимофе­евна! — услышала я нестройный хор детских голосов. — С приездом вас!

—  Здравствуйте. Спасибо! — от­ветила я.

Так начался мой первый урок, а потом дни пошли за днями. Мне было очень трудно справляться одновременно с тремя разными классами. Пока малыши старательно писали палочки, а старшие ре­шали задачи на именованные числа, я рассказывала среднему ряду, отчего день сменяется ночью. Потом я проверяла задачку у боль­ших, а вторая группа писала существительные женского рода с мяг­ким знаком после шипящих. Тем временем малыши уставали выво­дить свои палочки, я возвращалась к ним, и они начинали читать, во всё горло выкликая по складам: «Ау, ма-ма!» Или: «Ма-ша е-ла ка­шу!»

Я с головой ушла в работу. Мне было весело и хорошо с моими ре­бятами. Дни пролетали незаметно. Раза два приходил ко мне из со­седней деревни учитель, у которого был огромный, по моим тогдаш­ним понятиям, опыт: он преподавал в школе уже целых три года! Он сидел у меня на уроках, слушал, а потом давал советы и на прощанье всегда говорил, что дела мои идут хорошо.

— Детишки любят вас, — пояснял он, — а это самое главное.

СНОВА   ДОМА

В  Соловьянке я учительствовала одну зиму. С нового учебного года меня перевели в Осиновые Гаи. Жалко мне было расста­ваться с соловьянскими ребятишками — мы успели привыкнуть друг к другу, — но переводу я обрадовалась: хорошо быть снова дома, сре­ди родных!

Вернувшись в Осиновые Гаи, я снова встретилась с товарищем детства Толей Космодемьянским. Он был моим сверстником, но ка­зался много взрослее: по серьезности, по жизненному опыту я не могла равняться с ним. Анатолий Петрович около года служил в Красной Армии, а теперь заведовал в Осиновых Гаях избой-читаль­ней и библиотекой.

Тут же, в избе-читальне, собирался на репетиции драматический кружок: молодежь Осиновых Гаев и окрестных деревень, школьни­ки и учителя ставили «Бедность не порок». Я играла Любовь Горде­евну, Анатолий Петрович — Любима Торцова. Он был и нашим руко­водителем и режиссером. Объяснения он давал весело, интересно. Если кто-нибудь путал, перевирал слова Островского или начинал вдруг кричать не своим голосом, неестественно таращить глаза и размахивать руками, Анатолий Петрович так остроумно, хоть и без­злобно, передразнивал его, что у того сразу пропадала охота стано­виться на ходули. Смеялся он громко, весело, неудержимо — ни у ко­го больше я не слышала такого искреннего, радостного смеха.

Вскоре мы с Анатолием Петровичем поженились, и я пересели­лась в дом Космодемьянских. Анатолий Петрович жил с матерью  —  Лидией Федоровной  —  и с младшим братом Федей. Другой брат  —  Алексей — служил в Красной Армии.

Жили мы с Анатолием Петровичем хорошо, дружно. Он был че­ловек сдержанный, не щедрый на ласковые слова, но я в каждом его взгляде и поступке чувствовала постоянную заботу обо мне, и пони­мали мы друг друга с полуслова. Очень обрадовались мы, узнав, что у нас будет ребёнок. «Непременно будет сын!» — решили мы и вмес­те придумывали мальчугану имя, гадали о его будущем.

— Ты только подумай, — вслух мечтал Анатолий Петрович, — как это интересно: впервые показать ребенку огонь, звезду, птицу, пове­сти его в лес, на речку… а потом повезти к морю, в горы… понима­ешь, впервые!

И вот родился он, наш малыш.

— С дочкой вас, Любовь Тимофеевна, — сказала ходившая за мной старушка. — А вот и сама она голос подает.

В комнате раздался звонкий плач. Я протянула руки, и мне показали крошечную девочку с белым личиком, темноволосую и синеглазую. В эту минуту мне показалось, что я вовсе никогда и не мечтала о сыне и всегда хотела и ждала именно ее, вот эту са­мую девочку.

—  Назовём дочку Зоя, — сказал Анатолий Петрович. И я согласилась.

Было это 13 сентября 1923 года.

ДОЧКА

Может быть, тому, у кого никогда не было детей, кажется, что все младенцы на один лад: до поры до времени они ничего не понимают и умеют только плакать, кричать и мешать старшим. Это неправда. Я была уверена, что узнаю свою девочку из тысячи ново­рожденных, что у неё особенное выражение лица, глаз, свой, не по­хожий на других голос. Я могла бы, кажется, часами — было бы только время! — смотреть, как она спит, как сонная вытаскивает ру­чонку из одеяла, в которое я ее туго завернула, как открывает глаза и пристально смотрит прямо перед собою из-под длинных густых ресниц.

А потом — это было удивительно! — каждый день стал приносить с собой что-то новое, и я поняла, что ребёнок действительно растет и меняется «не по дням, а по часам». Вот девочка стала даже среди са­мого громкого плача умолкать, услышав чей-нибудь голос. Вот ста­ла улавливать и тихий звук и поворачивать голову на тиканье часов. Вот начала переводить взгляд с отца на меня, с меня на бабушку или на «дядю Федю» (так мы после рождения Зои стали шутя называть двенадцатилетнего брата Анатолия Петровича). Пришел день, когда дочка стала узнавать меня — это был хороший, радостный день, он запомнился мне навсегда. Я наклонилась над люлькой. Зоя посмот­рела на меня внимательно, подумала и вдруг улыбнулась. Меня все уверяли, будто улыбка эта бессмысленная, будто дети в этом возрас­те улыбаются всем без разбору, но я-то знала, что это не так!

Зоя была очень маленькая. Я её часто купала — в деревне говори­ли, что от купанья ребенок будет расти быстрее. Она много бывала на воздухе и, несмотря на то что приближалась зима, спала на ули­це с открытым личиком. На руки мы её попусту не брали — так сове­товали и моя мать, и свекровь Лидия Фёдоровна: чтоб девочка не разбаловалась. Я послушно следовала этому совету, и, может быть, именно поэтому Зоя крепко спала по ночам, не требуя, чтобы её ука­чивали или носили на руках. Она росла очень спокойной и тихой. Иногда к ней подходил «дядя Федя» и, стоя над люлькой, упраши­вал: «Зоенька, скажи: дя-дя! Дай! Ну, говори же: ма-ма! Ба-ба!»

Его ученица широко улыбалась и лепетала что-то совсем не то. Но через некоторое время она и в самом деле стала повторять, сперва не­уверенно, а потом все твёрже: «дядя», «мама»… Помню, следую­щим её словом после «мама» и «папа» было странное слово «ап». Она стояла на полу, совсем крошечная, потом вдруг приподнялась на цыпочки и сказала: «Ап!» Как мы после догадались, это означало: «Возьми меня на руки!»

ПРОЩАНЬЕ

Мамочка, — сказала Зоя, — решено: я иду на курсы медсестер.

— А завод как же?

— Отпустят. Ведь это для фронта.

В два дня она достала все необходимые справки. Теперь она была оживлённая, радостная, как всегда, когда находила решение. А по­ка мы с ней шили мешки, рукавицы, шлемы. Во время воздушных налетов она, как и прежде, дежурила на крыше или на чердаке и за­видовала Шуре, который у себя на заводе потушил уже не одну за­жигалку.

Накануне того дня, когда Зое нужно было идти на курсы, она ра­но ушла из дому и не возвращалась до позднего вечера. Мы с Шурой обедали одни. Он работал в эти дни в ночной смене и сейчас, собира­ясь уходить, что-то рассказывал мне, а я едва слушала — неотвязная, пугающая тревога вдруг овладела мною.

—  Мам, да ты не слушаешь! — с упреком сказал Шура.

—  Прости, Шурик. Это потому, что я не могу понять, куда дева­лась Зоя.

Он ушёл, а я проверила затемнение на окнах, села у стола, не в си­лах приняться ни за какое дело, и снова стала ждать.

Зоя пришла взволнованная, щеки у неё горели. Она подошла ко мне, обняла и сказала, глядя мне прямо в глаза:

—  Мамочка, это большой секрет: я ухожу на фронт, в тыл врага. Никому не говори, даже Шуре. Скажешь, что я уехала к дедушке в деревню.

Боясь разрыдаться, я молчала. А надо было ответить. Зоя смотре­ла мне в лицо блестящими, радостными и ожидающими глазами.

— А по силам ли тебе это будет?.. — сказала я наконец. — Ты ведь не мальчик.

Она отошла к этажерке с книгами и оттуда по-прежнему при­стально, внимательно смотрела на меня.

—  Почему непременно ты? — продолжала я через силу. — Если бы тебя призвали, тогда другое дело…

Зоя снова подошла и взяла меня за руки:

— Послушай, мама: я уверена, если бы ты была здорова, ты сдела­ла бы то же, что и я. Я не могу здесь оставаться. Не могу! — повторила она. Потом добавила тихо: — Ты сама говорила мне, что в жизни надо быть честной и смелой. Как же мне быть теперь, если враг уже рядом? Если бы они пришли сюда, я не смогла бы жить… Ты знаешь меня, я не могу иначе.

Я хотела что-то ответить, но она снова заговорила, просто и дело­вито:

— Я еду через два дня. Достань мне, пожалуйста, красноармей­скую сумку и мешок, который мы с тобой сшили. Остальное я сама добуду. Да, ещё: смену белья, полотенце, мыло, щетку, карандаш и бумагу. Вот и всё.

Потом она легла, я осталась сидеть у стола, чувствуя, что не смо­гу ни уснуть, ни читать. Всё было решено — это я видела. Но как же быть? Ведь она ещё девочка…

Мне никогда не приходилось искать слов в разговоре со своими детьми, мы всегда сразу понимали друг друга. А теперь мне каза­лось, что я стою перед стеной, которую мне не одолеть. Ах, если бы жив был Анатолий Петрович!..

Но нет: всё, что я ни скажу, будет напрасно. И никто — ни я, ни отец, будь он жив, — не удержит Зою…

В тот день Шура впервые после целой недели работал в утренней смене. Он пришел усталый и грустный и поел как-то нехотя.

— Зоя твёрдо решила ехать в Гаи? — спросил он.

— Да, — коротко ответила я.

— Ну что ж, — сказал Шура задумчиво, — это хорошо, что она уез­жает. Девочкам сейчас в Москве не место… Голос его прозвучал не­уверенно.

— Может быть, и ты поедешь? — добавил он, чуть помедлив. — Там тебе будет спокойнее.

Я молча покачала головой. Шура вздохнул, поднялся из-за стола и вдруг сказал:

— Знаешь, я лягу. Что-то я устал сегодня.

Я прикрыла лампу газетным листом. Шура некоторое время ле­жал молча, с открытыми глазами и, кажется, сосредоточенно думал о чем-то. Потом повернулся к стене и вскоре уснул.

* * *

Зоя вернулась поздно.

— Я так и знала, что ты не спишь, — сказала она тихо. И добавила ещё тише: — Я еду завтра, — и, словно желая ослабить силу удара, по­гладила мою руку.

Тут же, не откладывая, она ещё раз проверила вещи, которые на­до было взять с собой, и аккуратно уложила в дорожный мешок. Я молча помогала ей. Так буднично просты были эти сборы, когда ста­раешься сложить каждую вещь, чтоб она занимала поменьше места, и деловито засовываешь в свободный уголок кусок мыла или запас­ные шерстяные носки… А ведь это были наши последние, считан­ные минуты вместе. Надолго ли мы расстаёмся? Какие опасности, какие тяготы, едва посильные порою и мужчине, солдату, ждут мою Зою?.. Я не могла заговорить — я знала, что не имею права запла­кать, и только всё стоял в горле горький комок.

—  Ну вот, — сказала Зоя, — кажется, всё. Потом выдвинула свой ящик, достала дневник и тоже хотела положить в мешок.

— Не стоит, — с усилием выговорила я.

— Да, ты права.

И, прежде чем я успела остановить ее, Зоя шагнула к печке и бро­сила тетрадь в огонь. Потом присела тут же на низкую скамеечку и тихонько, по-детски попросила:

— Посиди со мной.

Я села рядом, и, как в былые годы, когда дети были маленькие, мы стали смотреть прямо в весёлое, яркое пламя. Но тогда я расска­зывала что-нибудь, а разрумянившиеся от тепла Зоя и Шура слуша­ли. Теперь я молчала. Я знала, что не смогу вымолвить ни слова.

Зоя обернулась, взглянула в сторону спящего Шуры, потом мяг­ко взяла мои руки в свои и едва слышно заговорила:

— Я расскажу тебе, как всё было… Только ты никому-никому, да­же Шуре… Я подала заявление в райком комсомола, что хочу на фронт. Ты знаешь, сколько там таких заявлений? Тысячи. Прихожу за ответом, а мне говорят: «Иди в МК комсомола, к секретарю МК».

Я пошла. Открыла дверь. Он сразу внимательно-внимательно по­смотрел мне в лицо. Потом мы разговаривали, и он то и дело смотрел на мои руки. Я сначала все вертела пуговицу, а потом положила ру­ки на колени и уже не шевелила ими, чтобы он не подумал, что я волнуюсь… Он сначала спросил биографию. Откуда? Кто родители? Куда выезжала? Какие районы знаю? Какой язык знаю? Я сказала: немецкий. Потом про ноги, сердце, нервы. Потом стал задавать во­просы по топографии. Спросил, что такое азимут, как ходить по ази­муту, как ориентироваться по звездам. Я на всё ответила. Потом: «Винтовку знаешь?» — «Знаю». — «В цель стреляла?!» — «Да». — «Плаваешь?» — «Плаваю». — «А с вышки в воду прыгать не боишь­ся?» — «Не боюсь». — «А с парашютной вышки не боишься?» — «Не боюсь». — «А сила воли у тебя есть?» Я ответила: «Нервы крепкие. Терпеливая». — «Ну что ж, говорит, война   идет,    люди   нужны. Что    если   тебя на  фронт послать?» — «Пошлите!» — «Только,   го­ворит,   это  ведь не в кабинете сидеть и разговаривать… Кстати, ты где бываешь во время бомбежки?» — «Сижу на крыше. Тревоги не бо­юсь. И бомбежки не боюсь. И вообще ничего не боюсь». Тогда он го­ворит: «Ну хорошо, пойди в коридор и посиди. Я тут с другим това­рищем побеседую, а потом поедем в Тушино делать пробные прыж­ки с самолета».

Я пошла в коридор. Хожу, думаю, как это я стану прыгать — не сплоховать бы. Потом опять вызывает: «Готова?» — «Готова». И тут он начал пугать… (Зоя крепче сжала мою руку.) Ну, что условия бу­дут трудные… И мало ли что может случиться… Потом говорит: «Ну, иди подумай. Придешь через два дня». Я поняла, что про пры­жок с самолета он сказал просто так, для испытания.

Прихожу через два дня, а он и говорит: «Мы решили тебя не брать». Я чуть не заплакала и вдруг стала кричать: «Как так не брать? Почему не брать?»

Тогда он улыбнулся и сказал: «Садись. Ты пойдешь в тыл». Тут я поняла, что это тоже было испытание. Понимаешь, я уверена: если бы он заметил, что я невольно вздохнула с облегчением или ещё что-нибудь такое, он бы ни за что не взял… Ну, вот и всё. Значит, первый экзамен выдержала…

Зоя замолчала. Весело потрескивали дрова в печке, теплые отсве­ты дрожали на Зоином лице. Больше света в комнате не было. Долго еще мы сидели так и смотрели в огонь.

— Жаль, что дяди Сережи нет в Москве, — задумчиво сказала Зоя. — Он поддержал бы тебя в такое трудное время, хотя бы советом…

Потом Зоя закрыла печку, постелила себе и легла. Немного пого­дя легла и я, но уснуть не могла. Я думала о том, что Зоя не скоро  ещё будет снова спать дома, на своей кровати. Да спит ли она?.. Я ти­хонько подошла. Она тотчас шевельнулась.

— Ты почему не спишь? — спросила она, и по голосу я услышала, что она улыбается.

— Я встала посмотреть на часы, чтобы не проспать, — ответила я. — Ты спи, спи.

Я снова легла, но сон не шел. Хотелось опять подойти к ней, спро­сить: может, она раздумала? Может, лучше эвакуироваться всем вместе, как нам уже не раз предлагали?.. Что-то душило меня, ды­хания не хватало… Это последняя ночь. Последняя минута, когда я ещё могу удержать её.

Потом будет поздно… И опять я встала. Посмотрела при смутном предутреннем свете на спящую Зою, на её спокойное лицо, на плот­но сжатые, упрямые губы — и в последний раз поняла: нет, не пере­думает.

Шура рано уходил на завод.

— До свиданья, Шура, — сказала Зоя, когда он стоял уже в пальто и шапке. Он пожал ей руку.

—  Обними деда, — сказал он. — И бабушку. Счастливого тебе пу­ти!.. Знаешь, нам будет скучно без тебя. Но я рад: в Гаях тебе будет спокойнее.

Зоя улыбнулась и обняла брата.

Потом мы с нею выпили чаю, и она стала одеваться. Я дала ей тёп­лые зелёные варежки с чёрной каёмкой, которые сама связала, и свою шерстяную фуфайку.

— Нет, нет, не хочу! Как же ты будешь зимой без теплого? — запро­тестовала Зоя.

—  Возьми, — сказала я тихо. Зоя взглянула на меня и больше не возражала. Потом мы вышли вместе. Утро было пасмурное, ветер дул в лицо.

— Давай я понесу твой мешок, — сказала я. Зоя приостановилась:

— Ну зачем ты так? Посмотри на меня… Да у тебя слезы? Со сле­зами провожать меня не надо. Посмотри на меня ещё.

Я посмотрела: у Зои было счастливое, смеющееся лицо. Я поста­ралась улыбнуться в ответ.

— Вот так-то лучше. Не плачь…

Она крепко обняла меня, поцеловала и вскочила на подножку от­ходящего трамвая.

ЗАПИСНАЯ   КНИЖКА

Дома каждая вещь сохраняла тепло недавнего Зонного при­косновения. Книги стояли на этажерке так, как она их рас­ставила. Бельё в шкафу, стопка тетрадей на столе были уложены её руками. И аккуратно замазанные на зиму окна, и ветки с сухими осенними листьями в высоком стакане — всё, всё помнило её и напо­минало о ней.

Дней через десять пришла открытка, всего несколько строк: «До­рогая мамочка! Я жива и здорова, чувствую себя хорошо. Как-то ты там? Целую и обнимаю тебя. Твоя Зоя».

Шура долго держал в руках эту открытку, читал и перечитывал номер полевой почты, словно хотел затвердить его наизусть.

—  Мам?! — сказал он только, и в этом возгласе было всё: удивле­ние, упрёк, горькая обида на нас за наше молчание.

Самолюбивый и упрямый, он ни о чём не хотел меня спрашивать. Его поразило и безмерно обидело, что Зоя не поделилась с ним, ни слова ему не сказала.

— Но ведь и ты, когда уезжал в июле, тоже Зое ничего не сказал. Ты тогда не имел права рассказывать, и она тоже.

И он ответил мне словами, каких я никогда не слышала от него (я и не думала, что он может так сказать):

—  Мы были с Зоей одно. — И, помолчав, с силой добавил: — Мы должны были уйти вместе!

Больше мы об этом не говорили.

…«Не нахожу себе места» — вот когда я поняла, что значат эти слова! Каждый день до глубокой ночи я сидела за шитьём военного обмундирования и думала, думала: «Где ты сейчас? Что с тобой? Ду­маешь ли ты о нас?..»

Однажды у меня выдалась свободная минута, и я стала приводить в порядок ящик стола: мне хотелось освободить место для Зоиных тетрадей, чтобы они не пылились напрасно.

Сначала мне попались листки, густо исписанные Зоиным почер­ком. Я прочла их: это были разрозненные страницы ее сочинения об Илье Муромце, по-видимому, черновик. Начиналось сочинение так:

«Безграничны просторы русской земли. Три богатыря хранят её покой. Посредине, на могучем коне, Илья Муромец. Тяжёлая була­ва в его руке готова обрушиться на врага. По бокам — товарищи вер­ные: Алеша Попович с лукавыми глазами и красавец Добрыня».

Мне вспомнилось, как Зоя читала былины об Илье, как принесла однажды репродукцию со знаменитой картины Васнецова и долго, сосредоточенно рассматривала её. Описанием этой картины она и начала сочинение.

На другом листке стояло:

«Народ относится к нему ласково, жалеет, когда он ранен в бою, называет Иленькой и Илюшенькой: «Ножка у Иленьки подвернулася». Когда его одолевает злой «нахвалыцик», то сама земля русская вливает в него силы: «Лежичи, у Ильи втрое силы прибыло».

И на обороте:

«И вот, спустя столетия чаяния и ожидания народные сбылись: у нашей земли есть свои достойные защитники из народа — Красная Армия. Недаром поётся в песне: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Мы делаем былью чудесную сказку, и поет народ о своих ге­роях с такой же глубокой любовью, как пел он когда-то об Илье Му­ромце».

Я бережно вложила эти листки в одну из Зоиных тетрадей и уви­дела, что в этой тетради сочинение об Илье Муромце, уже исправ­ленное, переписано начисто, а в конце его рукою Веры Сергеевны от­четливо выведено: «Отлично».

Потом я стала укладывать всю стопку в ящик и почувствовала, что в самом углу что-то мешает. Протянула руку, нащупала что-то твёрдое и вытащила маленькую записную книжку. Я открыла её.

На первых страничках были записаны имена писателей и назва­ния произведений, против многих стояли крестики: значит, прочте­но. Тут были Жуковский, Карамзин, Пушкин, Лермонтов, Толстой, Диккенс, Байрон, Мольер, Шекспир… Потом шли несколько лист­ков, исписанных карандашом, — полустершиеся, почти неразборчи­вые строки. И вдруг — чернилами, бисерно мелким, но чётким Зон­ным почерком:

«В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и ду­ша, и мысли» (Чехов).

«Быть коммунистом — значит дерзать, думать, хотеть, сметь» (Маяковский).

На следующей страничке я увидела быструю запись карандашом: «В «Отелло» — борьба человека за высокие идеалы правды, мораль­ной чистоты и духовной искренности. Тема «Отелло» — победа насто­ящего, большого человеческого чувства!»

И еще: «Гибель героя в шекспировских произведениях всегда со­провождается торжеством высокого морального начала».

Я листала маленькую, уже чуть потрепанную книжку, и мне ка­залось, что я слышу голос Зои, вижу её пытливые, серьёзные глаза и застенчивую улыбку.

Вот выдержка из «Анны Карениной» о Серёже: «Ему было девять лет, он был ребенок — но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег её, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу».

Я читала — и мне казалось, что это сказано о самой Зое. Всё вре­мя, из-за каждой строчки, это она смотрела на меня.

«Маяковский — человек большого темперамента, открытый, пря­мой. Маяковский создал новую жизнь в поэзии. Он — поэт-гражда­нин, поэт-оратор».

«Сатин: «Когда труд — удовольствие, жизнь — хороша! Когда труд — обязанность, жизнь — рабство!»

«…Что такое — правда? Человек — вот правда!»

«…Ложь — религия рабов и хозяев… Правда — бог свободного че­ловека!.. Человек! Это — великолепно! Это звучит… гордо!.. Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!.. Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми. Не в этом дело!.. Человек — выше! Человек — вы­ше сытости!» (Горький, «На  дне».}

Новые странички — новые записи:

«Мигуэль де Сервантес Сааведра. «Хитроумный идальго Дон-Ки­хот Ламанчский». Дон-Кихот — воля, самопожертвование, ум».

«Книга, быть может, наиболее сложное и великое чудо из всех чу­дес, сотворенных человечеством на пути его к счастью и могуществу будущего» (М. Горький).

«Впервые прочёл хорошую книгу — словно приобрел большого, задушевного друга. Прочёл читанную — словно встретился вновь со старым другом. Кончаешь читать хорошую книгу — словно расста­ёшься с лучшим другом, и кто знает, встретишься ли с ним вновь» (китайская мудрость).

«Дорогу осилит идущий».

«В характере, в манерах, стиле, во всем самое прекрасное — это простота» (Лонгфелло).

И снова, как в тот день, когда я читала Зоин дневник, мне каза­лось, что я держу в руках живое сердце — сердце, которое страстно  хочет любить и верить. Я всё перелистывала книжку, подолгу заду­мываясь над каждой страничкой, и мне чудилось: Зоя рядом, мы снова вместе.

И вот последние листки. Дата: октябрь 1941.

«Секретарь Московского комитета — скромный, простой. Гово­рит   кратко,   но ясно.   Его тел.   К 0-27-00, доб. 1-14».

А потом — большие выписки из «Фауста» и целиком — хор, славя­щий Эвфориона:

Лозунг мой в этот миг –

Битва, победный крик.

……………………………..

Пусть! На крыльях своих

Рвусь туда!

Рвусь в боевой пожар,

Рвусь я к борьбе.

«Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России» (Салтыков-Щедрин).

И вдруг на последней странице, как удар в сердце, — слова из «Гамлета»:

«Прощай, прощай и помни обо мне!»

Из книги Л. Т. Космодемьянской «Повесть о Зое и Шуре»,

Детгиз, 1950 г.

                       ЗОЯ

        (отрывок из поэмы)

* * *

Как морозно!

Как светла дорога,

утренняя, как твоя судьба!

Поскорей бы!

Нет, еще немного!

Нет, еще не скоро…

От порога…

по тропинке…

до того столба…

Надо ведь еще дойти дотуда,

этот длинный путь еще прожить…

Может ведь еще случиться чудо.

Где-то я читала…

Может быть!..

Жить…

Потом не жить…

Что это значит?

Видеть день…

Потом не видеть дня…

Это как?

Зачем старуха плачет?

Кто ее обидел?

Жаль меня?

Почему ей жаль меня?

Не будет

ни земли,

ни боли…

Слово «жить»…

Будет свет,

и снег,

и эти люди.

Будет все, как есть.

Не может быть!

Если мимо виселицы прямо

все идти к востоку — там Москва.

Если очень громко крикнуть: «Мама!»

Люди смотрят.

Есть еще слова…

— Граждане,

не стойте,

не смотрите!

(Я живая, — голос мой звучит.)

Убивайте их, травите, жгите!

Я умру, но правда победит!

Родина! —

Слова звучат, как будто

это вовсе не в последний раз.

— Всех не перевешать,

много нас!

Миллионы нас!.. —

Еще минута –

и удар наотмашь между глаз.

Лучше бы скорей,

пускай уж сразу,

чтобы больше не коснулся враг.

И уже без всякого приказа

делает она последний шаг.

Смело подымаешься сама ты.

Шаг на ящик,

к смерти

и вперед.

Вкруг тебя немецкие солдаты,

русская деревня,

твой народ.

Вот оно!

Морозно, снежно, мглисто…

Розовые дымы… Блеск дорог…

Родина!

Тупой сапог фашиста

выбивает ящик из-под ног.

* * *

(Жги меня, страдание чужое,

стань родною мукою моей.

Мне хотелось написать о Зое

так, чтоб задохнуться вместе с ней.

Мне хотелось написать про Зою,

чтобы Зоя начала дышать,

чтобы стала каменной и злою

русская прославленная мать.

Чтоб она не просто погрустила,

уронив слезинку на ладонь.

Ненависть — не слово,

это — сила,

бьющий безошибочно огонь.

Чтобы эта девочка чужая

стала дочкой тысяч матерей.

Помните о Зое, провожая

в путь к победе собственных детей.

Мне хотелось написать про Зою,

чтобы той, которая прочтет,

показалось: тропкой снеговою

в тыл врага сама она идет.

Под шинелью спрятаны гранаты.

Ей дано заданье.

Всё всерьез.

Может быть, немецкие солдаты

ей готовят пытку и допрос?

Чтоб она у совести спросила,

сможет ли,

и поняла:

«Смогу!»

Зоя о пощаде не просила.

Ненависть — не слово,  это — сила,

гордость и презрение к врагу.

Ты, который встал на поле чести,

русский воин,

где бы ты ни был,

пожалей о ней, как о невесте,

как о той, которую любил.

Но не только смутною слезою

пусть затмится твой солдатский взгляд.

Мне хотелось написать про Зою

так, чтоб ты не знал пути назад.

Потому что вся её отвага,

устремленный в будущее взгляд, —

шаг к победе,

может быть, полшага,

но вперед,

вперед, а не назад.

Шаг к победе —

это очень много.

Оглянись, подумай в свой черёд

и ответь обдуманно и строго,

сделал ли ты этот шаг вперёд?

Близкие,

товарищи,

соседи,

все, кого проверила война,

если б каждый сделал шаг к победе,

как бы к нам приблизилась она!

Нет пути назад!

Вставай грозою.

Что бы ты ни делал, ты — в бою.

Мне хотелось написать про Зою,

будто бы про родину свою.

Вся в цветах, обрызганных росою,

в ярких бликах утренних лучей…

Мне хотелось написать про Зою так,

чтоб задохнуться вместе с ней.

Но когда в петле ты задыхалась,

я веревку с горла сорвала.

Может, я затем жива осталась,

чтобы ты в стихах не умерла.)

* * *

Навсегда сохрани фотографию Зои.

Я, наверно, вовеки её позабыть не смогу.

Это девичье тело,

не мертвое

и не живое,

Это Зоя из мрамора

тихо лежит на снегу.

Беспощадной петлёй перерезана тонкая шея.

Незнакомая власть в запрокинутом лике твоем.

Так любимого ждут,

сокровенной красой хорошея,

изнутри озаряясь таинственным женским огнём.

Только ты не дождалась его, снеговая невеста.

Он — в солдатской шинели,

на запад лежит его путь,

может быть, недалеко от этого страшного места,

где ложились снежинки на строгую девичью грудь.

Вечной силы и слабости неповторимо единство.

Ты совсем холодна, а меня прожигает тоска.

Не ворвалось в тебя, не вскипело в тебе материнство,

тёплый ротик ребёнка не тронул сухого соска.

Ты лежишь на снегу.

О, как много за нас отдала ты,

чтобы гордо откинуться чистым, прекрасным лицом!

За доспехи героя,

за тяжелые ржавые латы,

за святое блаженство быть храбрым бойцом.

Стань же нашей любимицей,

символом правды и силы,

чтоб была наша верность,

как гибель твоя, высока.

Мимо твоей занесенной снегами могилы –

на запад, на запад! —

идут,

присягая,

войска.

             ЭПИЛОГ

Когда страна узнала о войне,

в тот первый день,

в сумятице и бреде,

я помню, я подумала о дне,

когда страна узнает о победе.

Каким он будет, день великий тот?

Конечно, солнце!

Непременно лето!

И наш любимый город зацветёт

цветами электрического света.

И столько самолётов над Москвой,

и город так волнующе чудесен,

и мы пойдем раздвинутой Тверской

среди цветов, и музыки, и песен.

Смеясь и торжествуя, мы пойдём,

сплетая руки в тесные объятья.

Все вместе мы!

Вернулись в каждый дом

мужья и сыновья, отцы и братья.

Война окончена!

Фашизма в мире нет!

Давайте петь и ликовать, как дети!

И первый год прошёл,

как день,

как десять лет,

как несколько мгновений,

как столетье.

Год отступлений, крови и утрат.

Потерь не счесть,

страданий не измерить.

Припомни все и оглянись назад –

и разум твой откажется поверить.

Как многих нет,

и не сыскать могил,

и памятников славы не поставить.

Но мы живем, и нам хватило сил.

Всех сил своих мы не могли представить.

Выходит, мы сильней самих себя,

сильнее камня и сильнее стали.

Всей кровью ненавидя и любя,

мы вынесли,

дожили,

достояли.

Мы достоим!

Он прожит, этот год.

Мы выросли, из нас иные седы.

Но это всё пустое!

Он придет,

он будет,

он наступит,

День Победы!

Пока мы можем мыслить, говорить

и подыматься по команде: «К бою!»,

пока мы дышим и желаем жить,

мы видим этот день перед собою.

Она взойдет, усталая заря,

согретая дыханием горячим,

живою кровью над землей горя

всех тех, о ком мы помним и не плачем.

Не можем плакать.

Слишком едок дым,

и солнце светит слишком редким светом…

Он будет, этот день,

но не таким,

каким он представлялся первым летом.

Пускай наступит в мире тишина.

Без пышных фраз,

без грома,

без парада

судьба земли сегодня решена.

Не надо песен.

Ничего не надо.

Снять сапоги и ноги отогреть,

поесть, умыться и поспать по чести…

Но мы не сможем дома усидеть,

и все-таки мы соберёмся вместе,

и все-таки, конечно, мы споём

ту тихую,

ту русскую,

ту нашу.

И встанем и в молчанье разопьём

во славу павших дружескую чашу.

За этот день отдали жизнь они.

И мы срываем затемненье с окон.

Пусть загорятся чистые огни

во славу павших в воздухе высоком.

Смеясь и плача, мы пойдем гулять,

не выбирая улиц,

как попало,

и незнакомых будем обнимать

затем, что мы знакомых встретим мало.

Мой милый друг, мой сверстник, мой сосед!

Нам этот день — за многое награда.

Война окончена. Фашизма в мире нет.

Во славу павших радоваться надо.

Пусть будет солнце,

пусть цветет сирень,

пусть за полночь затянутся беседы…

Но вот настанет следующий день,

тот первый, будний день за праздником

Победы.

Стук молотов, моторов и сердец…

И к творчеству вернувшийся художник

вздохнет глубоко и возьмет резец.

Резец не дрогнет в пальцах осторожных.

Он убивал врагов,

он был бойцом,

держал винтовку сильными руками.

Что хочет он сказать своим резцом?

Зачем он выбрал самый трудный камень?

Он бросил дом, работу и покой,

он бился вместе с тысячами тысяч

затем, чтоб возмужавшею рукой

лицо победы из гранита высечь.

В какие дали заглядишься ты,

ещё неведомый,

уже великий?

Но мы узнаем Зоины черты

в откинутом,

чудесном,

вечном лике.

  Май-сентябрь 1942

                          Маргарита Алигер.

ВОЙСКО ПРАВЫХ

Пусть мои слова звучат набатом.

Вот лежит, раскинувшись в пыли,

Тот, который щелкал аппаратом

В час, когда на смерть ее вели.

Он хотел запечатлеть на пленке

Только казнь и больше ничего.

Только смерть отчаянной девчонки

Да свое тупое торжество.

Но навеки лента сохранила

Яркие, бессмертные черты.

Девичья сияющая сила,

Путь героя озаряешь ты.

Под прямым горящим взглядом Зои,

Перед гордым шествием ее

Копошится тусклое и злое

Гитлеровское офицерье.

И среди ничтожества и сброда,

Легким шагом устремясь вперед,

Девушка — любимица народа –

К смерти и в бессмертие идет.

Уместилось в фокус аппарата

Все, что Зоя завещала нам.

И неумолимая расплата

Мчится за убийцей по пятам.

От полуразрушенных предместий,

От сожженных вытоптанных сел,

От народной непреклонной мести

Уходил палач и не ушел.

Мы одним порывом гнева жили,

Мстил за Зою каждый наш боец.

Сколько мы похожих уложили

И его настигли наконец.

Он уже не встанет из канавы.

Ну, а нас несет вперед земля.

И горят над нами светом славы

Порохом овеянные главы

Старого Смоленского Кремля.

Мы проходим, вестники свободы.

Нас ничто не держит. Пробил час!

И Днепра взволнованные воды,

Плача и смеясь, встречают нас.

Мы идем карающей грозою,

Нас послал разгневанный народ.

Войско правых, мстители за Зою,

За свободу Родины, вперед!

1943 г.

                      Маргарита Алигер.

У ПАМЯТНИКА ЗОЕ

Холодный мрамор и венки –

Мир вечного покоя.

Но, будто смерти вопреки,

С надгробья смотрит Зоя.

Сюда живые к ней идут,

Чтоб вспомнить подвиг Зои:

Седой подходит воин,

И вот стоит девчонка тут.

Со лба откинув завиток,

Она на камень гладкий

Кладет исписанный листок –

Он вырван из тетрадки.

Кладет слова присяги.

На клетчатой бумаге

Слова наивны и просты:

«Я тоже буду смелая!

Я тоже, Зоечка, как ты,

Для Родины все сделаю!»

                      Агния Барто.

ТАНЯ

На лице твоем смертный покой…

Мы запомним тебя не такой, —

Мы запомним тебя смуглолицей,

Смелой девушкой с сердцем бойца.

Ты недавно была ученицей,

Поджидала подруг у крыльца…

Было лето…

Последний экзамен,

Волновались с подругой вдвоем.

А теперь старики-партизаны

Говорят о геройстве твоем.

Избивали фашисты и мучили,

Выводили босой на мороз,

Были руки веревками скручены,

Пять часов продолжался допрос.

На лице твоем шрамы и ссадины,

Но молчанье — ответом врагу.

Деревянный помост с перекладиной,

Ты босая стоишь на снегу.

Нет, не плачут седые колхозники,

Утирая руками глаза,

Это просто с мороза на воздухе

Стариков прошибает слеза.

Юный голос звучит над пожарищем,

Над молчаньем морозного дня:

«Умирать мне не страшно, товарищи,

Мой народ отомстит за меня!»

На лице твоем смертный покой…

Мы запомним тебя не такой.

Ты осталась в народе живая,

И Отчизна гордится тобой.

Ты — как слава ее боевая,

Ты — как песня, зовущая в бой!

                              Агния Барто.

ЗОЯ

На дубовой скамье, что была ей

конвейером пыток,

Не стонала она, и глаза не смотрели

с мольбой.

Кто ее укрепил?

Кто ей дал этой силы избыток,

Эту власть над собой?

Почему потемнел изувер,

истязающий Зою,

Заглянув ей в глаза?

Почему стало страшно ему?

Почему, не дрожа, Зоя шла по морозу

босою?

Не дрожа! Почему?

Как сумела она не издать

ни единого стона

В разъяренных когтях узколобого

штурмовика?

В смертный час почему,

перед нею склоняя знамена,

Расступились века?

Потому что века перед правдой

должны расступиться.

Зоя — это борьба, это русская доблесть

и честь!

В страшных муках ее есть и наших

страданий крупица,

Наше мужество есть!

1954 г.

                                             Борис Ковынев.

Я — ТАНЯ

К 60-летию

                                           Зои Космодемьянской

Нежный рот и высокие брови —

Восемнадцать девчоночьих лет.

В партизанских лесах Подмосковья

Никогда не исчезнет твой след.

Олененок с большими глазами,

Смуглых щек полудетский овал…

Посылал командир на заданье —

Оказалось, в Бессмертье послал.

Ты попалась гестаповцам в лапы,

В беспощадные клещи беды,

И палач раскаленную лампу

Подносил тебе вместо воды.

И тебя сапогами топтали:

—  Где другие бандиты, ответь!

Как зовут? Ты откуда?

—  Я — Таня…

—  Где другие?

—  Готовят вам смерть…

И по снегу ногами босыми,

Крепко сжав окровавленный рот,

Как на трон, партизанка России

На скрипящий взошла эшафот.

Огляделась:

—  Что плачете, люди?

За меня и за вас отомстят!

…Ветер осени слезы мне студит.

Неужели тебе шестьдесят?

Нет, осталась ты юною, слышишь?

Над тобою не властны года.

В небе Вечности всходишь все выше

Комсомольская наша звезда!

1983 г.

Юлия  Друнина.

ГОЛОС ЗОИ КОСМОДЕМЬЯНСКОЙ

Только раз я погибла.

И тысячи раз — воскресала…

И не мой ли протест

Над тревогою дня повисал?

Не моя ли душа,

Пролетая под сводами зала,

Вырывалась с трибун?

И взрывался овацией зал!

Я еще не успела

Оставить наследника миру,

Но наследство мое

У родного Отечества есть:

Неподкупная верность

Земле этой розовокрылой,

Комсомольское сердце,

Святая солдатская честь.

Разве в памяти дней

Не найти ни урока, ни смысла?

Разве мало тех жертв,

Чтобы мир от войны не погиб?

Навсегда умереть?

Не остаться ни в песнях, ни в мыслях?

Сгинуть в огненной бездне,

Взметнув термоядерный гриб?

Голос мой и призыв

Рвется к людям из подвигов прошлых,

Оседает росой

На цветущие травы и мхи.

И Раймондою Дьен

Откликаясь на рельсах дорожных,

Он к Ассате Шакур

Сквозь застенок ворвется в стихи.

Это я говорю

От себя и от всех безымянных,

Оплативших собой

Золотое сияние дня.

От беспамятства вечного,

От катастроф окаянных

Защитите меня!

И посмертно спасите меня!

                                 Людмила Щипахина.

 ОНА В НАРОДЕ НЕ УМРЕТ

 Как будто лишь сейчас взошла

На пьедестал — не эшафот.

И небо синева зажгла,

И свежий ветер волос рвет.

Оплечь тяжелый карабин

Висит сторожко на ремне.

И руки тонкие рябин

Склонились трепетно к земле.

Лица упрямый поворот,

Замкнут в молчанье гордом рот.

Погибшая за свой народ,

Она в народе не умрет.

Она жива!

Родимый край,

Там высока твоя звезда:

Ее село Осинов Гай

На картах мира — навсегда!

                                            Иван Кучин.

ТВОЕ ИМЯ БУДЕТ ЖИТЬ ВСЕГДА

Восемнадцать и долгие сорок —

Устремленные в вечность года.

Прах войны превращается в порох,

Что сухим остается всегда.

И цветут краснофлагие зори —

В дни торжеств и в дни горестных тризн.

В этом ласковом имени — Зоя

Слышно слово бессмертное — Жизнь.

Эта девочка, хрупкая школьница,

Не согнувшая худеньких плеч,

Все, что в песнях страны колоколится,

Своей жизнью решила сберечь…

Люди шли — не на казнь, а на подвиг,

В горле комкали сдавленный плач.

Вот в руках, волосатых и потных,

Сжал тугую удавку палач.

Вот сейчас захлестнёт её шею,

Жилку трепетную оборвет.

— Что притихли? Смотрите смелее!

Я умру, но умру за народ!..

И народ расправлял свои спины,

Веря в праведный клич до конца.

Ты не знала тогда, героиня,

Сколько силы влила ты в сердца!

…У деревни Чернушки Матросов

На кинжальной струи острие

За весенние, светлые росы

Бросил юное сердце своё.

И в сраженьях, гремящих грозою,

Брат твой Саша, в дыму и огне,

Мчался в танке. И надпись: «За Зою!»

Пламенела на гордой броне.

И в Маутхаузене встал, леденея,

На тебя чем-то очень похож,

Генерал, пред которым злодеи

Не сумели унять свою дрожь…

Корабли просоленные — Зоя!

Парки, скверы зеленые — Зоя!

Школы, улицы светлые — Зоя!

И победы несметные — Зоя!

Твоя жизнь не прошла и не кончена,

Ей в грядущих былинах сиять.

Твоё имя Москва и Тамбовщина,

Вся Земля — будут век повторять.

Сорок лет светят красные зори —

В дни торжеств и в дни горестных тризн.

…Восемнадцатилетняя Зоя —

Бесконечная, вечная Жизнь.

29.11.1981 г.

Иван Кучин.

                Лауреат областной комсомольской

            премии имени Зои Космодемьянской.

БАЛЛАДА

                                                    Памяти Зои Космодемьянской

                                                    и Веры Волошиной

Их в разных местах схватили.

Несхожие имена…

Две матери их растили —

Россия у них одна.

Плеснули в девичьи лица

Морозная синь и ширь.

А рядом Москва дымится,

А там — вся в лесах — Сибирь.

За Зоей снега месили

Подкованные сапоги.

На иве, на грустной иве

Повесили Веру враги.

Где сыщешь ты человека,

Чтоб шапку пред Зоей не снял?

Про Веру же четверть века

Никто ничего не знал.

Молчала седая ива,

Растаял кровавый снег.

Две звездочки горделивых

Пусть светятся рядом вовек!

                                      Владимир Фёдоров.

                         ЗОЕ

День рожденья подступил опять…

Сверстница, сестренка фронтовая!

В камне его выпало встречать,

Трепет в честных людях пробуждая.

В чистом сердце пробуждаешь ты

Мысли об Отчизне, о России,

Как за честь ее сражались мы,

Как невзгоды все переносили.

Как шагнула молодость в огонь:

В час, когда гремели грозно пушки,—

Парни со студенческой скамьи,

Школьницы, девчонки-хохотушки.

Отложив мечтанья о любви,

Слов прощальных не сказав и маме,

По полям заснеженным ползли

В тыл врага морозными ночами.

…Злые ветры дуют над страной,

Нечестивцев злобных кружит стая,

Мажут Память злобной клеветой,

Наш народ бесстыдно унижая.

Но не меркнет облик светлый твой,

Факелом духовности пылая…

В день рожденья сердцем мы с тобой,

Зоинька, сестренка дорогая!

                                                    А. Кузнецов

            ЗОЯ

          Зоя Космодемьянская родилась на Тамбовщине.

                           Памятник её стоит в центре города,

                              у ног её всегда цветы

Что такое подвиг?

Прощанье или встреча?

Что такое подвиг?

Секунда или вечность?

Шла она неслышно

От школьного порога,

Уходила девочка

в бессмертную дорогу.

Зимы пройдут, вёсны пройдут —

Дорога не кончится эта.

Лунного,

зимнего,

красного цвета —

Дорога не кончится эта…

А слова в тетрадках

В линеечку косую

По спине, по сердцу

Плетью полосуют.

Красно бились банты

У школьного порога.

Алая, как лента,  —

В бессмертие дорога…

Закричать бы надо

Те слова, что знаются.

Знак  — вопрос петлёю

Под метелью ладится.

Точки, запятые —

У школьного порога.

Крики, восклицания —

В бессмертие дорога.

Кто придумал петли

Высоко над бедами,

У снегов России

Над детьми да дедами?..

Улыбнись с портрета

У школьного порога,

Станет белоснежною

В бессмертие дорога.

Зимы пройдут, вёсны пройдут —

Дорога не кончится эта.

Лунного,

зимнего,

красного цвета —

Дорога не кончится эта…

Шла она неслышно

От школьного порога.

Уходила девочка

В бессмертную дорогу…

Майя Румянцева.

ЭТО ИМЯ ОЗНАЧАЕТ «ЖИЗНЬ»

Узел размышлений, развяжись!..

Я Америк вовсе не открою,

Коль напомню вам, что имя Зоя

В переводе означает — «Жизнь».

…Защищать идя родную власть

В страшную годину испытаний,

Ты в отряде партизанском Таней

Не случайно, видно, назвалась.

Петь,

смеяться,

плакать

и любить,

Как и Жанне д’Арк

тебе хотелось…

А враги убить решили Смелость,

Но её,

как Жизнь,

нельзя убить!

Взяв на плечи хрупкие свои

Трудные недевичьи заботы,

Ненависть к врагу

до эшафота

Гордо ты несла через бои.

Вот уже разверзлась смерти пасть…

А ведь у тебя вся жизнь вначале…

Только разве перед палачами

На колени ты могла упасть?!

Детям жить под мирной бирюзою,

Брать галактик дальних рубежи…

Ты всесильна и бессмертна, Зоя,

Как всесильна и бессмертна Жизнь.

Владимир Матвеев.

У  памятника  Зое  Космодемьянской

Последнее застыло слово,

Запечатлен суровый миг.

И тянет к памятнику снова,

Поскольку Зои нет в живых.

Цветы к подножию пристрою  —

Протянется меж нами нить.

Поговорю с ней, как с сестрою,

И вроде дальше можно жить.

Живу. И радуюсь, и маюсь,

Бывает все — и зной, и лед.

С пристрастием в себе копаюсь

Да так, что ближний не поймет.

Я не скажу: характер слабый.

Но как спрошу себя опять:

— А ты смогла бы? Ты смогла бы?  —

И не могу ответа дать.

Зачем живу? Чего я стою?

Смогла бы? Да! Смогла бы? Нет!

Лгать бесполезно пред собою:

Ни то, ни это — не ответ.

Все существо мое в смятеньи,

Сама не знаю, почему.

И только памятник — спасенье.

И снова я иду к нему.

Я снизу вверх взгляну на Зою –

Протянется меж нами нить.

Поговорю с ней, как с сестрою,

И вроде дальше можно жить.

                             Валентина Дорожкина.

Петрищево

Найду?

Дождусь ли  —

Слова Наивысшего,

Чтоб звуки плоть и душу обрели?

Как выскажу тебя,

село Петрищево,

Слеза святая на лице моей земли?

Я шел к тебе.

Я шел все тридцать лет.

И вот  —  пришел,

А девочки той  —  нет.

Зачем печальным ветром занесло

Меня к тебе, печальное село,

Зачем как бы в предчувствии беды

Все размывает дождь мои следы?

Зачем, по грунту мокрому скользя,

Иду туда, где дважды быть  —  нельзя!

Где площадь

(да, та самая!),

Где дом

(тот самый дом!)?

Ах, что же я не плачу,

Когда обычно столько слез я трачу

Над малостным каким-то пустяком?..

Дом перекрашен в странный желтый цвет,

И в доме женщина живет безбедно

(Мне говорили, что она бездетна,

А впрочем, правда это или нет,

Я у нее не спрашивал). Мы с ней

Стояли у скрипучего колодца,

И с медленных разлапистых ветвей

Сползала в воду ржавая короста.

Я той воды не знаю солоней

И той слезы невыплаканной горше.

Мне никогда не быть уже моложе,

А девочке  —  вовек не быть взрослей.

Все тридцать лет она идет по снегу,

Не по селу идет уже  —  по свету,

По белу свету

с вечным палачом

За девичьей озябшею спиною…

Кто скажет мне, зачем с иной судьбою

Я сызмала на свете обручен?

Зачем я не сумел ее спасти,

Зачем не разлучил ее с петлею,

Ее сердечко не успел в горсти

Еще горячим унести с собою?

Но каждому отмерило свое

Нещедрое двадцатое столетье:

Той девочке  —

страданье и бессмертье,

А мне  —  печаль и гордость за нее.

                                                   1971 г.

                                Олег Шевченко.

       Петрищево

Опять я в Петрищеве.

Снова

Хожу по развилкам дорог.

Звучало тут Зоино слово,

Остались следы ее ног.

Сквозь окна в тревожной

печали

Ее освещала луна.

И, глядя на снежные дали,

С Отчизной прощалась она.

Поземка мела над полями,

И стужей несло из сеней…

И думала с болью о маме

Она перед казнью своей.

Истерзанной и босою,

Как только рассеялась мгла,

В то утро холодное

Зоя

По снегу в бессмертье ушла…

                            Юрий Мельников.

И сегодня  рядом  с  нами  Зоя

Женственною, хрупкою,

но твердой

Героиня замерла в веках,

В партизанской стеганке потертой,

В стоптанных солдатских башмаках.

Над винтовкой  —

небо голубое,

За спиною  —

яблони в цвету.

И сегодня рядом с нами Зоя

На бессменном бронзовом посту.

А вокруг  —  Тамбовщина,

Россия,

Добрый взгляд родимой стороны,

Юные ровесники,

живые,

Никогда не знавшие войны…

Власти нет над памятью людскою!

Сколько новых весен ни пройдет,

В тихом сквере

к памятнику Зое

Юности тропа не зарастет.

                           Виктор Острижный.

 Сиянье  подвига

Огонь горящий и светящий…

В сердцах ты мужество зажгла.

И, причастившись смертной чаши,  —

Еще светлее, чем была!

Светильник хрупкий, ты хранила

Сиянье подвига в себе,

Пока Божественная сила

Вела тебя к твоей судьбе.

О, ты венца была достойна,

Бесстрашно муку приняла

И палачам, и страшным войнам

Конец бесславный предрекла.

Ты легкой поступью своею

Взошла на высший пьедестал.

«Смотри, глаза ее светлеют!» —

Малыш в восторге прошептал…

Любуясь жизнью возрожденной,

Весной, вступающей в права,

Ты  —  героиня и ребенок  —

Бессмертна, трепетна, жива!

                                    Ольга Кулькова,

                                    студентка ТГУ

                                    им. Г.Р. Державина.

О  Зое  писали  в  книгах,  журналах,  газетах

Космодемьянская Л.Т. Моя Зоя: Воспоминания матери.  —  М: Молодая гвардия, 1942.  —  32 с.

Космодемьянская Л.Т. Повесть о Зое и Шуре.  —  М.; Л.: Детгиз. 1950.  —  208 с.:  ил.

Алигер М.Н. Зоя: Поэма.  —  М.: Молодая гвардия, 1943.  —  63 с.: ил.

Жизнь и подвиг Зои: Новые страницы героической летописи.  —  М.: Газ.: «Правда». 1998.  —  48 с.  —  /Б-чка «Газ. Правда»/.

Коротцев О. …И звезда с звездою говорит.  —  С.-Петербург, 1995.  —  301 с.

Успенский В.Д. Зоя Космодемьянская.  —  М.: Молодая гвардия, 1989.  —  235 с., 8 л. ил.  —  /Жизнь замечательных людей. Малая сер./

Дьячков Л.Г. Имя, ставшее легендой // Дьячков Л.Г. За  родину!: Очерки о тамбовцах  —  Героях Советского Союза.  —  Тамбов, 1995.  —  С. 110-113: фото.

Кожемяко В. Зоя Космодемьянская  —  яркая звезда в нашей памяти //Лица века.  —  М., ИТРК 2002.  —  С. 304-316.

Лидов П. Зоя Космодемьянская // Ради жизни на земле.  —  М., 1979.  —  С. 69-81.

Милорадова К. Перед подвигом: Война и победа.  —  М. 1976.  —  С. 115-120.

Коротцев О. Космический мемориал // Наука и религия.  —  1998.  —  № 5.  —  С. 34‑35.

Филин Н. О гибели, о славе, о любви: Размышления о подвиге Зои Космодемьян­ской // Молодая гвардия.  —  1996.  —  №5.  —  С. 25-47.

Овчинникова Л. «Прощай и помни обо мне…» // Трибуна.  —  2002.  —  30 ноября.

Васильева Л. Зое Космодемьянской приносят цветы и сигареты // Комс. правда.  -2002. 29 ноября  —  С. 10.

Кожемяко В. Он первым рассказал о «Тане» — Зое Космодемьянской // Правда.  -2002.  —  29-30 янв.

Соколов Б. И ещё одна дата. Подвиг Зои // Рос. газ.  —  2001. 29 ноября.

Маркович В., Жур Э. Клубков, который назвал «Таню» Зоей // Известия.  —  2000.  —  2 февр.

Кожемяко В. Венок Зое: Заметки в связи с праздником Зои Космодемьянской в Москве // Совет. Россия.  —  1998.  —  17 сент.

История Тани в документах // Аргументы и факты.  —  1992.  —  № 7.

Кожемяко В. Трагедия Зои Космодемьянской: Факты против домыслов // Правда.  —  1991.  —  29 ноября.

Овсянников И. Бессмертие Зои // Тамб. жизнь.  —  2002.  —  16 февр.

Овсянников И. «…И вдруг среди сельчан окаменела»: К 60-летию подвига Героя Советского Союза Зои Космодемьянской // Тамб. жизнь.  —  2001.  —  30 ноября.

Овсянников И. Десять писем офицера Егорова // Тамб. жизнь.  —  2000.  —  24 ноября.

Овсянников И. Правда о Зое // Тамб. жизнь.  —  1992.  —  26 февр.

Космодемьянская Зоя Анатольевна /Таня/. /1923-1941/, Герой Советского Сою­за: Биогр. справка // Великая Отечественная война 1941-1945: Энцикл.  —  М., 1985.  —  С. 37.

Космодемьянская 3.А.: Библиограф., справка // Герои Советского Союза: Крат. биогр. слов.: в 2 т.  —  М., 1987.  —  Т. 1.  —  С. 743.

Космодемьянская 3.А. /Таня/ // Вронская Д., Чугуев В. Кто есть кто в России и бывшем СССР.  —  М., 1994.  —  С. 269.

Космодемьянские // Москва: Энцикл.  —  М., 1998.  —  С. 390.

Кожемяко В. Есть в России Осиновые Гаи. // Правда.  —  1998.  —  14 сент.

Лога В. О подвиге и подлости. // Красная звезда.  —  2002.  —  16 февр.

И. Гнеушева.

Зав. отделом Тамбовской областной библиотеки

им.  А.С. Пушкина.